1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46

Слово «небрежность» означало для Пушкина то же, что «простота» и «искренность». Но Пушкин подчеркивает не раз, что прелесть Татьяны не в одной «простоте», а в сочетании «простоты» и «ума». Она, кроме «милой простоты», одарена

То же сочетание простоты и ума отмечается в главе четвертой от лица Онегина:

Пока это скорее заявка на характеристику: она раскроется в следующих главах — второй (как думал Пушкин) части.

Замысел «второй части» подвергся в процессе работы серьезным изменениям. Сначала путешествие Онегина входило в седьмую главу непосредственно после эпизода о чтениях Татьяны в доме Онегина. Затем ему была посвящена целиком следующая, восьмая глава. Девятая возвращала его в Петербург; здесь изображалась новая встреча и объяснение Онегина с Татьяной. Главы, начиная с десятой, повидимому, должны были показать Онегина в кругу декабристов и, вероятно, кончиться смертью его.

В предполагавшемся предисловии (1830) к двум последним главам (включая «Путешествие») Пушкин писал: «Вот еще две главы Евгения Онегина — последние по крайней мере для печати» (VI, 541). Предисловие датировано 28 ноября 1830 года. К этому времени десятая глава была уже сожжена (19 октября 1830 года), что не означало, как видно, отказа от продолжения романа не для печати. Для печати же Пушкин еще раньше (в «Хронологии» «Евгения Онегина», написанной им 26 сентября) разделил роман не на две, а на три части, по три главы в каждой. Развитие онегинской «хандры» в его скитаниях по России было нужно в первоначальном замысле, где судьба Онегина прослеживалась во всех деталях и рассказ о ней доводился до конца. С отказом от этого замысла значение этих подробностей терялось. Идейные итоги — в том числе итог оценки Онегина — должны были быть извлечены уже не из широких картин общественной жизни, не из столкновений Онегина со всем разнообразием русской действительности, а только из одного, и решающего, эпизода его личной жизни — из новой встречи с Татьяной. Седьмая глава — о судьбе Татьяны и восьмая — о самой встрече — должны были завершить роман в его новых границах.

Седьмая глава замечательна изображением процесса дальнейшего внутреннего развития Татьяны.

Здесь впервые в русской литературе женщина-героиня не только стремится стать наравне с умственным кругозором героя (и осуществляет это стремление), но и судит героя, притом не с точки зрения «бабушкиной морали» (которую некоторые критики приписывали Татьяне), а с широкой общекультурной точки зрения, воспринимая героя как явление общественное — и историческое. Кажется, нет места в «Онегине», которое вызвало бы большие сомнения и споры, чем знаменитая строфа, где заключена эта оценка:

Пушкин продолжает вопросом, остающимся без ответа: «Ужель загадку разрешила? Ужели слово найдено?». В первоначальной редакции строфа, следующая за вопросами Татьяны, начиналась иначе: «С ее открытием поздравим Татьяну милую мою» (соответственная строфа отпала в связи с общей переработкой композиции романа; дальше начиналось путешествие Онегина). Иронический оттенок в этих строках несомненен: насколько серьезен авторский тон в словах о том, что Татьяна начинает понемногу понимать Онегина, настолько же ясно отводится слово «пародия» как окончательное решение загадки. Позже, в главе восьмой, Пушкин возвращается к оценке героя, возражая на упрощенно-неблагосклонные отзывы о нем. Но всем этим вопрос об отношении Пушкина к образу Онегина еще не решается.

С самого начала в романе ощущается критическое отношение автора к герою. Но его основные, исходные черты подвергаются от главы к главе существенной переоценке, в соответствии с общей эволюцией Пушкина. В первой главе черты разочарования и охлаждения, намеченные в Онегине, окружены тем же ореолом, что и черты «Демона» в одноименном стихотворении (недаром в первых редакциях строки «Демона» и «Онегина» перемежались). Теперь все переоценивается. Если Байрон облек героя «в унылый романтизм и безнадежный эгоизм», то не названные Пушкиным «два-три романа» раскрыли, и тем разоблачили, эгоцентрический тип «современного человека»

Основное значение этой характеристики — не оценка чужих героев, а переоценка своего героя, переоценка черт, когда-то идеализированных. Эта переоценка, помимо своей прямой цели, служит углублению образа Татьяны, изображению новой стадии ее развития, когда «ей открылся мир иной», когда самая любовь ее включила в себя критическое отношение к герою.

В существенно ином свете представлен Онегин в главе восьмой, которая в окончательной редакции должна была подвести итоги роману. «Маски» Мельмота, «космополита», «патриота», «Чайльд Гарольда» и прочих, о которых иронически спрашивают недоброжелатели в строфе VIII, — уже в прошлом. Но это не значит, что Онегин просто «добрый малой, Как вы да я, как целый свет» (Белинский, так понимая строфу VIII, не учел дальнейших пушкинских возражений). Онегин продолжает быть «лишним» в светском Петербурге. Но именно это заставляет Пушкина говорить о разочарованности Онегина с полной серьезностью. Таков смысл замечательной строфы XI, подводящей итог онегинской социальной позиции:

Оценка онегинской хандры изменилась, потому что изменилось общественное содержание отраженного здесь явления. Еще Герцен справедливо заметил, что «Онегин» созрел после 14 декабря. В восьмой главе отражена после декабрьская «хандра» или, точнее, тоска передового русского дворянина (независимо от того, к какому времени относил Пушкин действие романа).

Образ Татьяны в восьмой главе поднят на исключительную высоту. Благородство, простота, внутренняя чуждость светскому обществу — вот самое существенное, что с особенной силой раскрывается в облике Татьяны, теперь ставшей «законодательницей зал». Татьяна в этой главе выражает отношение к окружающей действительности, которое теснейшим образом связано с думами и переживаниями самого Пушкина. Об этом дано понять не раз, и яснее всего — в сцене последнего объяснения с Онегиным. Отношение Пушкина к «свету», в который вошла теперь Татьяна, вполне определенное: это «омут» (как сказано было еще в главе шестой), это мир «необходимых глупцов», составляющих «цвет столицы», как сказано в восьмой главе. Реальный «свет» и мнимая, только внешняя связь с ним Татьяны определяются в словах Татьяны: «постылой жизни мишура» и «ветошь маскарада». Именно Татьяне поручает автор эти последние резюмирующие определения всего социального целого, в котором протекает действие романа, — Татьяне, готовой отдать

Именно ей принадлежит и окончательная оценка Онегина, тем более-существенная, что Онегин восьмой главы изображен в максимуме своих положительных возможностей и сама авторская ирония здесь приобрела иной характер: еще более горькая, чем раньше, она обращена не столько на героя, сколько на действительность в целом, на ее объективные законы.

Татьяна не просто «осуждает» Онегина: она раскрывает противоречия его внутреннего мира. В нем есть и «сердце и ум», и «гордость и прямая честь», но он неотделим от того самого общества, от которого вновь и вновь пытается отмежеваться; и в число подлинных, хотя бы и подсознательных, стимулов его влюбленности входит и возможность «соблазнительной чести» в этом обществе. Татьяна видит в Онегине то, в чем он сам себе не отдает отчета; уже одна эта психологическая ситуация была огромным завоеванием русского реалистического романа.

Из всего текста восьмой главы очевидно, что в отречении Татьяны от Онегина и его любви наибольшее значение придано этим психологическим мотивам оценки Онегина. Конечно, для Татьяны верность долгу и святость брака — одна из нравственных аксиом, и это в ней не условная старозаветная мораль семейства Лариных, а та мораль, которую она усвоила самостоятельно, которая является результатом ее глубокой внутренней убежденности в правоте своего суда над Онегиным.

Последняя глава романа от начала до конца проникнута глубоким лиризмом — не в том только смысле, что в нее включены особенно значительные личные признания Пушкина (в начале и в конце), но и в том, что отношение к героям здесь отличается особенным, личным тоном: Онегин становится здесь тем образом, в оценке которого обобщен весь горький жизненный опыт Пушкина; Татьяна сосредоточивает в себе другую сторону этого опыта — идеал простоты, чистосердечия и духовной свободы (при неизбежной «несвободе» внешней); но даже и это не есть «идеализация» в общепринятом литературном смысле, а глубочайшее реалистическое обобщение.

Эта предельная насыщенность восьмой главы личным опытом поэта заставляет ждать от ее финала каких-то итоговых признаний общественно-идеологического порядка. Мы и находим их в последней строфе, несомненно, относящейся к декабристам, — не только в строке о тех, которых «уж нет», и о тех, которые «далече», но и в горьком восклицании: «О много, много Рок отъял!», и не менее горьком указании на «блаженство» тех,

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46