1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46

Требования «благородной простоты» были не только реакцией на «влияние французской поэзии, робкой и жеманной» — они были связаны и с положительными устремлениями Пушкина к идейной насыщенности стиха, к более подлинному, освобожденному от условностей реалистическому изображению мира и прежде всего человека. Понятие человека у Пушкина вполне конкретно: это человек в основных чертах его национальной, социальной и исторической характеристики.

Национальное самосознание Пушкина определяет собой всю проблематику и всю художественную систему его лирики. Оно сказывается и непосредственно: в обращении к фольклору или источнику новых поэтических тем и образцу поэтической выразительности и простоты, к народному быту, который постепенно входит в круг пушкинских тем как органический элемент, наконец, к народному языку, на основе которого перестраивается поэтический язык. Последствия этого непосредственного погружения в народную стихию очень важны, и не только там (например, в «Утопленнике» или стихотворении «Румяный критик мой...»), где Пушкин является прямым реалистом-бытописателем, но не в меньшей мере в личной, интимной лирике, которая либо прямо проникается народным песенным началом — в «Зимнем вечере», «Зимней дороге», «Бесах», — либо окрашивается народным просторечием в отдельных, но определяющих элементах. Однако народность переживалась Пушкиным не как литературное направление, а как идейно-художественная основа всего его творчества; именно поэтому выражалась она меньше всего в стилизациях.

«Русская песня» в том виде, как она понималась Мерзляковым или Дельвигом — как обособленный жанр, была для Пушкина невозможна именно потому, что к русской народной песне он относился как к эстетически полноценному и самостоятельному явлению поэзии. Он отвергал подражание, которое, как и всякое подражание, возможно лишь в качестве творческого эксперимента, но не сколько-нибудь существенной творческой тенденции. Несколько таких экспериментов относится к 1828 году («Еще дуют холодные ветры», «Уродился я, бедный недоносок», «Всем красны боярские конюшни»), но характерно, что художественно завершенные произведения на материале народных поверий даются в общепринятой литературной форме: фольклорные мотивы дают материал и для своеобразной баллады («Утопленник»), и для лирического стихотворения, где они сливаются с личными настроениями и с эмоционально окрашенным пейзажем («Бесы»), и для рассказа в стихах, мотивированного восприятием простодушного рассказчика («Гусар»). Мотивы фольклорной фантастики служат прежде всего характеристике образа лирического героя, взятого во всей его бытовой конкретности, и тем самым помогают раскрытию национально-исторических особенностей в психологии человека. Иногда Пушкин довольствуется введением отдельных фольклорных элементов; таков, например, характер поминальных прибауток и прямое цитирование их в стихотворении «Сват Иван» (задуманном, может быть, как введение к циклу сказок). Вообще же мотивы русского фольклора и элементы русского «простонародного» языка имеют значение не только для данного тематического цикла пушкинской лирики, но и для его поэзии в целом, для общей тенденции всего творчества Пушкина к народности, простоте и конкретности.

Все это обусловило к концу 20-х годов и новые черты в пушкинской пейзажной поэзии. Усиливается внимание Пушкина не только к пейзажу вообще, но и, в первую очередь, к пейзажу национальному, характерно среднерусскому, и в особенности зимнему и осеннему. Разрушая традиционное в предшествующей поэзии равнозначие эмоциональных оценок времен года, Пушкин несколько позже (в «Осени», 1833) демонстративно заявляет о своих субъективных вкусах — о предпочтении зимы, и особенно осени, всем «годовым временам». Он пишет «Зимнее утро», целиком основанное на простом и точном изображении зимнего русского пейзажа; пишет стихотворение «Зима. Что делать нам в деревне?..» (1829); пейзаж дан здесь как фон для непринужденно-дневниковой записи и бытовых зарисовок, но стихотворение завершено обобщающей концовкой, в которой сливаются образы русской зимы и «девы русской». И здесь и в «Зимнем утре» природа дана в тесной связи с человеком. Таков осенний пейзаж в стихотворении «Румяный критик мой»; в безотрадную картину осенней деревни естественно включается «избушек ряд убогий», а грустный пейзаж завершается картиной деревенских похорон. Здесь народность Пушкина достигает наивысшей силы, ибо быть народным — в крепостнической России значило, по меньшей мере, уметь сочувственно переключиться на точку зрения закрепощенного крестьянина. Это было, и не раз, достигнуто Пушкиным, и всего очевиднее и ярче в этом именно стихотворении, где самый пейзаж неразрывно связан с впечатлениями крепостной нищеты. Бесконечное уважение к достоинству простого человека, великая любовь к отчизне и народу были и причиной и следствием такого рода народности.

Поэтический смысл русской народной поэзии Пушкин широко воспроизвел в «Песнях западных славян», т. е. в своих опытах воссоздания сербской народной поэзии; таким образом, русскому стилю придавалась функция стиля общеславянского. Это было возможно, разумеется, только потому, что задачей Пушкина — как в этом сербском цикле, так и в других его изображениях разных стран и народов — было уловить основные черты воссоздаваемой национально-исторической культуры, а не детали «местного колорита». По тем намекам, которые давал Пушкину сборник сербских народных песен Вука Караджича, ему удалось с исключительной полнотой уловить дух южнославянского народного творчества и быта. Воссоздавая эпизоды героической борьбы сербского народа за свободу и независимость, воссоздавая народную фантастику и народную лирику непосредственного чувства («Соловей»), Пушкин осуществлял то же приближение поэзии к народным источникам, которое было существенной тенденцией и собственного его творчества. В цикл «Песен западных славян», наряду с одиннадцатью переводами из сборника Мериме «Гузла» и двумя из сборника Караджича, вошли и три оригинальных стихотворения: «Песня о Георгии Черном», «Воевода Милош» и «Яныш-королевич»; в двух первых Пушкин как бы продолжает традицию сербского героического эпоса, обращаясь к народным героям уже новейшей Сербии — Карагеоргию и Милошу.

Пушкинские «Песни западных славян» настолько связаны по всему своему содержанию с русской народной поэзией (в осмыслении ее Пушкиным), что Белинский поставил этот цикл вслед за стихотворениями «Жених», «Утопленник», «Бесы» и «Зимний вечер», образующими «отдельный мир русско-народной поэзии в художественной форме» (XI, 406).

Несомненно был прав Белинский, относя и «Русалку» к этой области творчества Пушкина и называя эту драму «фантастической сказкой» (имея в виду, конечно, не жанровое определение, а связь ее с народной фантастикой).

Сюжет «Русалки» взят из русской жизни, с широким использованием фольклора, введением народных песен (частично взятых из записей самого Пушкина), поверий, поговорок, обычаев. Таковы прежде всего свадьба и сцена «Светлица», первоначально начатая народным стихом.

С огромной силой Пушкин рисует образ простой русской девушки, брошенной любимым. Героиня трогательно допытывается подтверждения своих подозрений, путается в мыслях и словах, когда признается возлюбленному:

Покинутая девушка мечется, и ее крик звучит, как народная заплачка:

Она отказывается от золота и, поняв до конца черствый эгоизм князя, гибнет.

Трагедия брошенной любовницы (дочь мельника) дополняется трагедией брошенной жены (княгиня). Разлучница испытывает тот же жребий. При этом драма воссоздает безотрадную женскую долю, бесправное положение русской женщины в старину.

Рядом с образом дочери в центре драмы — образ мельника, один из самых величаво-простых и реалистических образов пушкинской драматургии. Трагедия дочери предсказана им в простых и ясных словах. В ответ на ее слова о том, что князя «гнетут заботы», мельник говорит:

Подлинным трагизмом пронизаны сцены, где мельник, сначала увлеченный возможностью заполучить богатого жениха для дочери, затем осознает себя виновником ее гибели. Сквозь безумие мельника пробивается инстинктивное вольнолюбие «простолюдина», когда он отвечает князю:

«Русалка» не была закончена Пушкиным. Задумана она была, вероятно, еще в 1826 году. Пушкин работал над этим произведением в ноябре 1829 года, затем вновь обратился к своему замыслу в 1832 году, но работу не закончил.

Неоднократно были попытки закончить «Русалку»; иногда даже «окончания» ложно приписывались Пушкину (известная мистификация Зуева).

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46