1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46

Опираясь на материалы Карамзина, Пушкин оставался независимым от его монархических концепций, и если писал о своей трагедии Вяземскому: «Хоть она и в хорошем духе писана» (т. е. считал ее цензурно приемлемой), то прибавлял: «да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!» (XIII, 240).

В то время как у Рылеева для Годунова остается возможность искупления: «И смою черное с души пятно И кровь царевича святую», — у Пушкина вывод резко противоположен: царь-убийца не может смыть пятна с совести:

Субъективной трагедией Бориса является перевешивающий всю политику «счастливого царствования» конфликт царя с его преступной совестью. Но Пушкин показывает и объективную сторону трагедии. Народу важны не отдельные «милости», а решительное, коренное улучшение реальных условий его жизни. Народ не может простить Годунову проведенную им (так считал Пушкин) отмену «Юрьева дня», т. е. отмену права перехода в этот день крепостных крестьян от своего владельца к другому. Устами вымышленного предка Пушкин намекает, что все «милости» Годунова в глазах народа в любой момент может перевесить одно простое мероприятие:

В образе Бориса Пушкин подчеркнул типические черты, раскрывающие сущность деспота-самодержца, для которого различные «благодеяния» и «щедроты» являются средством «удержать смятенье и мятеж», а не подчинены прямой цели улучшения положения народа. Пушкин, по его собственному признанию, смотрел на Бориса с политической точки зрения.

«Борис Годунов». В келье у Пимена. Гравюра С. Галактионова (1828 г.).

Вместе с тем образ Бориса раскрыт Пушкиным во всех сложных оттенках психологии человека, раздираемого трагическими противоречиями. Трагедию одинокого, оторванного от народа властителя Пушкин подчеркивает контрастным образом Димитрия, легкомысленного и беспринципного авантюриста, представляющего собой «предлог раздоров и войны». Димитрий готов опереться на «мнение народное», но фактически пользуется против родины «польскою помогой». Вне зависимости от Карамзина, иногда расходясь с историческими данными, Пушкин рисует превращения Отрепьева из инока в бродягу, затем в воина и царевича. Пушкин иронически отмечает его напыщенную риторику (сцена с поэтом), его речи «мальчика», готового лгать, способного проболтаться и променять русскую державу на любовь Марины и вдруг вспоминающего, что идет проливать «кровь русскую».

Ставя главной задачей своей трагедии широкое изображение именно «эпохи мятежей» и народа, Пушкин отражал те политические настроения, которые сложились в годы, непосредственно предшествовавшие декабристскому восстанию («Борис Годунов» был закончен за месяц с небольшим до декабрьского восстания — 7 ноября 1825 года).

Народ изображен в трагедии как могучая, но стихийная сила. По мысли Пушкина, московские цари совершенно чужды угнетенному народу, внешне превращенному в пассивную массу («А как нам знать? то ведают бояре, Не нам чета»). Но вместе с тем Пушкин доносит до читателя истинный образ народа. Карамзин изображал народ активно требующим царя (т. X, стр. 234). Пушкин показывает народ в сцене «Девичье поле» пассивно соглашающимся кричать («Дошло до нас») и плакать («Все плачут, Заплачем, брат, и мы»), подчеркивая, что у народа нет и не может быть искренних слез умиления по поводу избрания царя («Я силюсь, брат, Да не могу») и что он только готов мазать глаза «слюной» и «луком» и щипать друг друга (вариант), искусственно вызывая слезы. И вместе с тем устами Гаврилы Пушкина — предка поэта — произносятся фразы, из-за которых «торчат» концепции самого автора:

Стихийный протест народа, уставшего терпеть

символизируется фигурой мужика на амвоне, призывающего «вязать Борисова щенка» (ср. «Весть важная! и если до народа Она дойдет, то быть грозе великой»). Даже в тех сценах, где народ прямо не участвует, он как бы грозно присутствует на заднем плане. Борьба пассивности народа и его глухого протеста выражена Пушкиным в двух разных финалах трагедии, основанных на двух исторических версиях. Вместо приветствия Димитрия (вариант, представленный Пушкиным Николаю I) Пушкин позже останавливается именно на формуле глухого протеста народа против бояр: «Народ безмолвствует». Итак, взаимоотношения народа и царя — одна из главных тем «Бориса Годунова».

Взаимоотношения боярства с царем и народом — второй социально-политический вопрос, поставленный в трагедии. Пользуясь в своих целях народом, боярство враждует с царем. Для родовитого боярства Борис всего лишь «зять палача» и сам «вчерашний раб, татарин». Боярство ни на минуту не забывает его происхождения и его прежнего места за государевым столом. Борис же хочет искоренить местничество:

Точно так же и уничтожение Юрьева дня бояре воспринимают как удар по своим земельным интересам:

Среди колоритных фигур интригующих бояр, «лукавых царедворцев», Пушкин выводит как участников исторических событий две особо стоящие фигуры своих предков — «род Пушкиных мятежный». Вымышленный Афанасий Пушкин произносит наиболее красноречивые обличительные тирады против царя, в защиту замученных «знатнейших родов»:

Цензор III Отделения, уловив значительность этих речей Афанасия Пушкина, писал в секретном отзыве: «Решительно должно выкинуть весь монолог. Во-первых, царская власть представлена в ужасном виде; во-вторых, явно говорится, что, кто только будет обещать свободу крестьянам, тот взбунтует их». Характерно, что Пушкин этот монолог упорно защищал от посягательств цензуры.

Второй, реальный предок — Гаврила Пушкин — дан в трагедии как заговорщик. «Я изобразил его таким, каким нашел в истории и в наших семейных бумагах», — писал Пушкин (XIV, 47, 395).

Работая над языком трагедии, Пушкин, кроме «Истории» Карамзина, которого он считал «первым историком» и «последним летописцем», обращался и к изучению языка русских летописей, стараясь приблизиться к древним формам речи бояр, духовенства, ратных людей. В письмах Пушкина из Михайловского есть свидетельства о чтении русских летописей и отрывков из них. Позже Пушкин заметил: «... в летописях старался угадать образ мыслей и язык тогдашнего времени» (XI, 140). Так, на повествовании Пимена явно сказались некоторые детали «Никоновской летописи» («Повесть о честном житии...», написанная патриархом Иовом), а вариант заглавия трагедии взят из «Летописи о многих мятежах».

Задумав создать русскую драму, притом историческую, с персонажами из разных слоев общества, Пушкин, таким образом, добросовестно изучал документальные материалы русского средневековья, чтобы извлечь оттуда и языковые элементы, характерные для эпохи. Пушкин не соблазнился «славянщизной» как организующим моментом языка исторической драмы, а допускал ее лишь как элементы в декламационную речь сановных героев или в бытовые выступления церковных персонажей. Но не одними славянизмами и древнеруссизмами достигнута была правдоподобность языка представителей русского средневековья, оживленного в «Борисе Годунове». Пушкин обильно использовал при этом и современное ему русское просторечие. Реальность хронологии языка героев трагедии представлена также исторической пословицей и старинной песней или подражаниями последним. Замечательна модификация старинных элементов языка применительно к сюжетным положениям социального быта различных персонажей. Пушкинское чутье языка привело к полной оправданности языкового состава даже для читателей наших дней, тогда как, например, диалоги в исторических драмах Погодина (1830—1835) или механически построены на актовом и церковно-книжном материале, или представляют неразборчивую смесь крестьянского и мещанского диалектов, почему и не производят впечатления естественности. Пушкинские методы создания языка исторической драмы легли в основу стихотворных драм А. Н. Островского и А. К. Толстого, позднейших стихотворных переводов драм Шекспира и т. д.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46