1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46

Но это не остановило клеветы, которая распространялась в салонах злейших врагов Пушкина — Нессельроде, Идалии Полетики и среди злорадствующей «светской черни». В свете восхищались «рыцарским» поведением иностранного проходимца Дантеса, который якобы пожертвовал собой ради спасения чести любимой женщины и т. п. Геккерен и Дантес всем своим поведением относительно Наталии Николаевны сознательно поддерживали всякого рода клевету. Данзас, секундант Пушкина и его лицейский товарищ, писал в своих показаниях: «... гг. Геккерены даже после свадьбы не переставали дерзким обхождением с женою его <Пушкина>... давать повод к усилению мнения, поносительного как для его чести, так и для чести его жены». Дантес на потеху светской толпы разыгрывал роль человека, не любящего своей жены и будто бы страдающего от любви к другой. Всем этим объясняется вызывающее письмо, посланное Пушкиным Геккерену 26 января 1837 года и явившееся непосредственной причиной дуэли. Дуэль произошла в пятом часу дня 27 января. Пушкин был тяжело ранен и после мучительнейших двухдневных страданий скончался днем 29 января, в два часа сорок пять минут.

Во все время подлой клеветнической травли Пушкина Николай и Бенкендорф скрытно ей покровительствовали. Николай писал потом своему брату, Михаилу Павловичу, по поводу дуэли Пушкина с Дантесом: «Давно ожидать было должно, что дуэлью кончится их неловкое положение». Из этого можно заключить, что Николай предвидел дуэль. После трагической развязки и Николай и Бенкендорф приняли решительные меры, чтобы ослабить то общественное возбуждение, какое вызвано было смертью поэта. Цензоры получили предписание не позволять ничего печатать о Пушкине, не представив предварительно статью председателю цензурного комитета или министру народного просвещения графу Уварову, который, как писал в дневнике цензор Никитенко, занят был «укрощением громких воплей по случаю смерти Пушкина». Греч получил строгий выговор за слова, напечатанные в «Северной пчеле»: «Россия обязана Пушкину благодарностию за 22-летние заслуги его на поприще словесности...». Еще более резкий выговор, подкрепленный угрозой увольнения со службы, сделал Уваров Краевскому, редактору «Литературных прибавлений к "Русскому инвалиду"», за некролог, начинавшийся словами: «Солнце нашей поэзии закатилось!». «И все это, — замечает Никитенко, — делалось среди всеобщего участия к умершему, среди всеобщего глубокого сожаления. Боялись — но чего?».

Страх перед популярностью Пушкина сказался и в тех мерах, какие были приняты во время похорон. В «Отчете о действиях корпуса жандармов» за 1837 год говорилось: «... имея в виду отзывы многих благомыслящих людей, что подобное как бы народное изъявление скорби о смерти Пушкина представляет некоторым образом неприличную картину торжества либералов, — высшее наблюдение признало своей обязанностью мерами негласными устранить все почести, что и было исполнено».

Письмо Пушкина к А. О. Ишимовой, написанное в день дуэли. Автограф (1837 г.) (1-я страница).

Весть о кончине Пушкина обнаружила подлинное отношение к нему читательской массы. В течение одного дня у гроба его в квартире на Мойке перебывало 30—40 тысяч человек. Одна современница пишет: «Женщины, старики, дети, ученики, простолюдины в тулупах, а иные даже в лохмотьях, приходили поклониться праху любимого народного поэта. Нельзя было без умиления смотреть на эти плебейские почести, тогда как в наших позолоченных салонах и раздушенных будуарах едва ли кто-нибудь думал и сожалел о краткости его блестящего поприща». Это проявление народной любви к Пушкину приобретало характер невиданной в русских условиях того времени общественной манифестации. «Это были действительно народные похороны», — замечает Никитенко. Опасаясь беспорядков, жандармское управление внезапно распорядилось о перемене места отпевания: вместо Исаакиевской церкви, как было объявлено, прах поэта был ночью перенесен в небольшую Конюшенную церковь. Все же стечение народа было огромное. После этого гроб с телом в сопровождении жандармов был отправлен в Псковскую губернию. Из всех друзей Пушкина только А. И. Тургеневу было разрешено сопровождать тело поэта. Погребение совершилось в Святых (ныне Пушкинских) Горах 6 февраля 1837 года, тайно от всего русского общества, тайно от народа. Так окончился путь гения русского народа, страстного проповедника идей свободы и разума, одного из величайших деятелей, которых дала миру и передовому человечеству великая русская нация.

Пушкин в гробу. Рисунок В. А. Жуковского (1837 г.).

Царское правительство сделало все возможное, чтобы воспрепятствовать распространению вольнолюбивых пушкинских традиций. Оно запрещало писать о причинах его гибели, установило жесточайший контроль над критическими оценками его творчества в печати, продолжало подвергать строгой цензуре его произведения. Но передовая Россия приняла наследие Пушкина как знамя дальнейшей борьбы за освобождение родины, за расцвет ее культуры. Всенародное преклонение перед памятью величайшего русского национального поэта отразил ближайший преемник его идей — Лермонтов — в стихах, грозивших возмездием палачам «Свободы, Гения и Славы». Тогда же зародился у Белинского замысел написанных в 40-е годы знаменитых статей о Пушкине, которые раскрыли громадное, бессмертное значение его творчества для русского народа, для дальнейшего развития русской культуры, для воспитания грядущих поколений.

* * *

«Вся возможность дальнейшего развития русской литературы была приготовлена и отчасти еще приготовляется Пушкиным», — так писал Чернышевский в 1855 году (II, 1949, 475) через 18 лет после смерти Пушкина, когда уже завершилась деятельность Лермонтова и Гоголя — ближайших наследников и продолжателей Пушкина — и развернулась деятельность целой плеяды нового поколения писателей-реалистов.

Портрет Пушкина с запрещенными цензурой стихами «Потух огонь на алтаре». Литография А. Клюндера (1837 г.).

В начале 80-х годов Салтыков-Щедрин указывал, что сущность пушкинского гения выразилась «в тех стремлениях к общечеловеческим идеалам, на которые тогдашняя управа благочиния, как и нынешняя, смотрела и смотрит одинаково неприязненно» (XIV, 460). Этими словами Салтыков-Щедрин подчеркнул связь передовой русской литературы с пушкинскими традициями.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46