[Первая половина марта 1824 г. Одесса].

.... Читая Шекспира и Библію, Святый Духъ иногда мн? по сердцу, но предпочитаю Гёте и Шекспира. — Ты хочешь знать, что я д?лаю: — пишу пестрыя строфы романтической поэмы, — и беру уроки чистаго А?еизма. Зд?сь Англичанинъ глухой Философъ, единственный умный А?ей, котораго я еще встр?тилъ. Онъ изписалъ листовъ 1000, чтобы доказать, qu’il ne peut exister d’?tre intelligent Cr?ateur et r?gulateur, — мимоходомъ уничтожая слабыя доказательства безсмертія души. Система не столь ут?шительная, какъ обыкновенно думаютъ, но, къ нещастію, бол?е всего правдоподобная.

¹ Князю П.А. Вяземскому (стр. 74—75). Впервые напечатано в книге Анненкова «Пушкин в Александровскую эпоху», С.-Пб. 1874, стр. 261 (отрывок), в книжке: «Материалы для биографии Пушкина. Международная библиотека», т. VIII, Лейпциг, 1875, стр. 33 (полностью), а также в »Русск. Стар.» 1879 г., т. 26, стр. 293, и 1899 г., т. 98, стр. 245; подлинник неизвестен; современная копия — в деле 1824—1825 г. Канцелярии Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора за № 1714 и 57 (по которой и печатается в нашем издании): «О высылке из Одессы в Псковскую губернию коллежского секретаря Пушкина» (ныне оно в Публичной Библиотеке — см. Отчет за 1900—1901 г., стр. 232).

— Письмо это, сыгравшее в жизни Пушкина такую важную роль, лишь предположительно считают адресованным к князю Вяземскому (см., например, «Русск. Арх.» 1872, ст. 2355, в примеч., и 1889 г., кн. III, стр. 113, прим. 2; Записки А.О. Смирновой, т. I, С.-Пб, 1894, ст. 161); известно только, что оно было написано в Москву, к одному из друзей Пушкина, распечатано и прочтено на почте; Анненков утверждает, что письмо Пушкина дошло до сведения администрации вследствие «несовсем благоразумной гласности, которую сообщили ему приятели Пушкина и особенно покойный Александр Иванович Тургенев, как мы слышали, носившийся с ним по своим знакомым» («Пушкин в Александровскую эпоху», стр. 261—262). Мы не думаем, чтобы добродушный, но умный Тургенев в данном случае мог быть так легкомыслен; как бы то ни было, однако, злополучное письмо послужило одною из главных причин или, вернее, поводов к исключению Пушкина со службы и к высылке его из Одессы в деревню. Пушкину это было хорошо известно: «Я сослан за строчку глупого письма», говорил он Жуковскому в письме от 29 ноября 1824 г (выше, стр. 101); добиваясь освобождения по поводу вступления на престол Николая I, Пушкин писал во второй половине января 1826 г.: «Покойный император в 1824 году сослал меня в деревню за две строчки нерелигиозные, — других художеств за собою не знаю»; 7 марта он писал Жуковскому: «Его величество, исключив меня из службы, приказал сослать в деревню за письмо, писанное года три тому назад, в котором находилось суждение об Афеизме, — суждение легкомысленное, достойное, конечно, всякого порицания»; а в прошении имп. Николаю от 11 мая 1826 г. он говорил, что «имел несчастие заслужить гнев покойного императора легкомысленным суждением касательно Афеизма, изложенным в одном письме»; то же говорит Пушкин и в своем юмористическом «воображаемом разговоре с Александром I», написанном вскоре по приезде в Михайловское: оправдываясь во взводимых на него обвинениях, он на фразу императора: «Но вы же и афей? вот что уж никуда не годится», — возражает: «Я — афей? Ваше величество, как можно судить человека по письму, писанному к товарищу? Можно ли школьническую шутку взвешивать как преступление, а две пустые фразы судить, как всенародную проповедь?» — Около этого же времени, т.-е. вскоре по написании письма, которое причинило ему такие огорчения, Пушкин получил из Москвы следующее секретное письмо от князя Вяземского, которое могло быть вызвано именно злополучным письмом «безбожника» Пушкина:

(Секретное).

Сд?лай милость, будь остороженъ на языкъ и перо. Не играй своимъ будущимъ. Теперешняя ссылка твоя лучше всякаго м?ста. Что теб? въ Петербург?? Дай мн? отделаться отъ д?лъ своихъ, но такъ, чтобы можно было все бросить на несколько л?тъ и ?хать въ чужіе края, я охотно поселился бы у васъ. Верные люди сказывали мн?, что уже на Одессу смотрятъ, как на champ d’asyle [убежище, приют], а въ этомъ пол? в?рно никакая ягодка бол?е тебя не обращаетъ вниманія. Въ случа? какой-нибудь непогоды Воронцовъ не отстоитъ тебя и не защититъ, если правда, что и онъ подозр?ваемъ въ подозрительности. Да къ тому же, признаюсь откровенно: я не твердо уповаю на рыцарство Воронцова. Онъ челов?къ пріятный, благонамеренный, но не пойдетъ донкишотствовать противъ Власти ни за лицо, ни за мн?ніе, какія бы они ни были, если Власть поставить его въ необходимость объявить себя за нихъ или за нее. Ты довольно сыгралъ пажескихъ шутокъ съ правительствомъ, довольно подразнилъ его, и полно! А вся наша оппозиція нич?мъ инымъ ознаменоваться не можетъ, que par des espi?gleries [как только шалостями]. Намъ не дается мужествовать противъ него; мы можемъ только ребячиться. А всегда ребячиться надо?стъ» («Русск. Арх.» 1897 г.» кн. II, стр. 470; ср. в Отчете Публ. Библ. за 1898 г., С.-Пб. 1898, прил., стр. 52—53).

В то же время граф М.С. Воронцов, обиженный язвительными и резкими эпиграммами Пушкина, писал (28 марта) графу К.В. Нессельроде письмо (на французском языке), в котором говорил о желательности выслать поэта из Одессы: «Я не могу пожаловаться на Пушкина за что-нибудь», писал он «напротив, казалось, он стал гораздо сдержаннее и умереннее прежнего, но собственный интерес молодого человека, не лишенного дарований, и которого недостатки происходят скорее от ума, нежели от сердца, заставляет меня желать его удаления из Одессы. Главный недостаток Пушкина — честолюбие... Удаление его отсюда будет лучшая для него услуга» и т. д. (см. Анненков, «Пушкин в Александровскую эпоху», стр. 258, 259 и др.). Еще не получив ответа на это письмо, Воронцов, сообщая графу Нессельроде о местных настроениях среди греков и молодых людей других национальностей, писал ему 2 мая 1824 г.: «По этому поводу повторяю мою просьбу — избавьте меня от Пушкина; это, может быть, превосходный малый и хороший поэт, но мне бы не хотелось иметь его дольше ни в Одессе, ни в Кишиневе» («Пушкин и его совр.», вып. XVI, стр. 68). Вскоре и последовала высылка Пушкина из Одессы (см. ниже).

— В библиотеке Пушкина сохранилась Библия, в переводе на французский язык de Saci, изданная Российским Библейским Обществом в Петербурге в 1817 г., равно как и Новый Завет в том же издании, но 1815 г.; кроме того, у него были два тома издания: «Livres Apocryphes de l’Ancien Testament, en Fran?ois, Avec des notes, Pour servir de suite ? la Bible de Monsieur de Saci» (Парижское издание 1742 г.), хотя и оставшиеся неразрезанными (Б.Л. Модзалевский, Библиотека Пушкина, С.-Пб. 1910, стр. 158 и 275—276). О присылке «французской» Библии Пушкин просил брата в письме от второй половины ноября 1824 г. (№ 106).

— Шекспира Пушкина читал, очевидно, во французском переводе, так как английский язык он изучил позже (см. статью М.А. Цявловского: «Пушкин и английский язык» в сборнике «Пушкин и его соврем.», вып. XVII — XVIII, стр. 45—72); в «Московском Телеграфе» 1829 г., ч. 27, стр. 390, сообщалось, что «в последние годы Пушкин выучился английскому языку — кто поверит тому? — в четыре месяца! Он хотел читать Байрона и Шекспира в подлиннике — и через четыре месяца читал их по-английски, как на своем родном языке!»; в библиотеке Пушкина сохранилось издание собрания сочинений Шекспира, сделанное под редакциею Ф. Гизо («Oeuvres compl?tes de Shakspeare, traduites de l’anglais par Letourner. Nouvelle ?dition, revue et corrig?e, par F. Guizot et A. P., Traducteur de Lord Byron; pr?c?d?e d’une Notice biographique et litt?raire sur Shakspeare; Par F. Guizot», Париж. 1821 г., 13 томов), хотя есть в ней и английское издание, в одном томе: «The dramatic works of Shakspeare», Лейпциг, 1824 (там же, стр. 337—338). Изучение Шекспира, которого Пушкин принял за образец для формы свободной драмы, для изображения характеров и типов, — привело его к мысли написать своего «Бориса Годунова»; к этому труду он и приступил через полгода по приезде в Михайловское, а в 1833 г. он переделал драму Шекспира «Measure for measure» в стихотворную повесть под названием «Анджело». Пушкин не подвел нигде итогов своих суждений о Шекспире (сохранились только его короткая заметка о «Ромео и Юлии», 1829 г., и набросок статьи о «Шайлоке, Анджело и Фальстафе»), но в его письмах (особенно к Н.Н. Раевскому, 1825, 1827 и 1829 гг.) и в различных заметках (особенно по поводу «Бориса Годунова») часто мелькает его имя и везде он преклоняется перед его гением.

— С сочинениями «великого», по выражению Пушкина, Гете (род. 1749, ум. 1832) и, главным образом, с его «Фаустом» Пушкин близко познакомился, вероятно, несколько ранее, чем с Шекспиром; уже к своему «Кавказскому «Пленнику» он взял эпиграф из «Фауста»: «Gieb meine Jugend mir zur?ck» [«Возврати мне мою молодость»]; некоторые немецкие исследователи видят влияние Гёте и его драмы «Гёц фон Берлихинген» в «Борисе Годунове»: см. Соч. Пушкина, под ред. П.О. Морозова, т. III, стр. 260); в 1826 г. он написал «Сцену из Фауста». О влиянии Гёте на Пушкина см. в исследовании В.А. Розова: «Пушкин и Гёте» (Киев. 1908) и в статье А.Г. Горнфельда «Сцена из Фауста» — в Соч. Пушкина, ред. Венгерова, т. II, стр. 408—416; о суждениях Пушкина о драматической поэзии вообще — см. в статье Г.И. Чулкова: «Пушкин и театр» — в «Голосе Минувшего» 1923 г., № 3. — Ср. «Русск. Арх.» 1911 г., кн. II, стр. 449—450 (о пере, присланном Гёте Пушкину).

— «Романтическая поэма» — «Евгений Онегин». О ней в отделе «Литературных новостей» № 4-го Булгаринских «Литературных Листков» уже приводилось такое известие: «А. Пушкин написал Поэму, под заглавием: Онегин, которой содержание чрезвычайно разнообразно, по уверению особ, имевших случай читать оную в рукописи. Это история молодого человека, воспитанного в деревне, который приезжает в столицу на службу, описывает свои связи, знакомства, приключения и различные впечатления при виде многих предметов. Один просвещенный любитель Словесности [вероятно, — П.А. Муханов, приятель Рылеева. Б. М.] писал к нам из Киева, что Поэма Онегин есть лучшее произведение неподражаемого Пушкина. Мы просим извинения у почтеннаго Автора, что без его ведома осмеливаемся поместить несколько стихов из Онегина, которые завезены сюда в уме и продиктованы наизусть, а потому может быть и с ошибками, по крайней мере, для нас неприметными. Это описание первой Русской танцовщицы в балете»... Приведя 10 стихов об Истоминой («Блистательна, полувоздушна » и т. д.), Булгарин восторженно писал: «Какая живая картина! Вот истинная Поэзия» и заканчивал свое сообщение таким суждением: «По нашему мнению, ни один из Русских Поэтов не имеет магической силы Пушкина одним взглядом останавливать летучие предметы (fixer les objets) и составлять из оных живые картины. Его воображение есть зеркало, в котором природа отражается в своем истинном виде: Поэзия поручила ему свои краски и Гений Изящного — кисть свою. Но поныне одни только Хариты управляют его пламенною душею. Придет время, когда и важные Музы обратят на себя внимание юного своего питомца и укажут ему в отечественных событиях предметы, достойные его таланта».

— «Англичанин — глухой философ» и «афей» (т. е. безбожник, атеист), по словам А.И. Левшина (бывшего тогда Правителем походной Канцелярии графа М.С. Воронцова), был доктор Гунчисон; впоследствии, лет пять спустя после истории с Пушкиным, он уже был в Лондоне ревностным пастором англиканской церкви (П.В. Анненков, «Пушкин в Александровскую эпоху», С.-Пб. 1874 г., стр. 260). По другому известию это был профессор Ришельевского Лицея Вольсей («Былое» 1925 г., № 4, стр. 155).

— Перевод французской фразы: «что не может существовать существа разумного, создателя и правителя». — Как параллель, можно привести здесь суждение, записанное однажды Пушкиным среди черновиков «Странствия» Онегина (1827—1829): «Не допускать существования бога — значит быть еще более глупым, чем те народы, которые думают, что мир покоится на носороге» (Пушкин, ред. Ефремова, т. VII, стр. 316).