|
|
1-2-3
— Статья кн. Вяземского о «Чернеце» Козлова была помещена в № 8 (апрель) «Московского Телеграфа» за 1825, стр. 312—320; перепечатана в Соч. Вяземского, т. I, стр. 186—192. — «Появление сей небольшой, но красотами богатой Поэмы», начинал кн. Вяземский свою задушевную статью: «есть приятное событие в спокойной Литтературе нашей, а появление творца ее в тесном кругу первостатейных Поэтов наших было, за несколько лет, неожиданным и благодетельным феноменом в мире нравственном и поэтическом. Дарование Поэта Козлова знакомо всем любителям хороших Русских стихов, а судьба его (выписываем слова Издателей Чернеца) должна возбудить нежнейшее участие в каждом благородном сердце. Несчастие, часто убийственное для души обыкновенной, было для него гением животворящим. Недуги жестокие, страдальчество физическое, развернули духовные способности, которые таились в нем в цветущую пору здоровья и ожидали его с утешениями и благодеяниями в роковую годину испытания. Без всякой неуместной изысканности в выражении, можно сказать естественно о Поэте нашем, что по мере, как терял он Зрение и ноги, прозревал он и окрылялся духом; отчужденный утратами физическими от земной жизни, ожил он с лихвою в другом мире и принадлежит нашему только тем, что? есть в нем изящного и возвышенного: любовию и страданием — любовию ко всему чистому и прекрасному, страданием, освященным, так сказать, союзом его с смирением, или смирением, созревшим в страдании! Сей утешительный пример может прибавить прекрасную главу к психологической истории человека» и т. д. (стр. 312—313).
— Войн. — «Войнаровский», поэма Рылеева, недавно перед тем вышедшая отдельным изданием и присланная Пушкину из Москвы Пущиным, по поручению автора, вместе с новым изданием его «Дум», название которых Пушкин далее в насмешку производит от немецкого слова «dumm» — глупый, а не от польского «duma» — размышление, песнь. По поводу ранних строгих отзывов Пушкина о его «Думах» Рылеев писал А.А. Бестужеву (1824).
Хоть Пушкин суд мне строгий произнес
И слабый дар, как недруг тайный взвесил,
Но от того, Бестужев, еще нос
Я недругам в угоду но повесил.
Моя душа до гроба сохранит
Высоких дум кипящую отвагу;
Мой друг, не даром в юноше горит
Любовь к общественному благу... и т. д.
Впрочем, Пушкин, не признавая за «Думами» Рылеева поэтических достоинств, ценил их за их «гражданское направление», и когда от него уезжал И. И. Пущин, поэт просил его, «обнявши крепко Рылеева, благодарить за его патриотические Думы» (Записки о Пушкине, С.-Пб. 1907, стр. 63).
— Говоря о палаче с засученными рукавами у Рылеева, Пушкин имел в виду следующие стихи из «Войнаровского»:
«Вот, вот они!.. При них палач!»
Он говорил, дрожа от страху.
«Вот их взвели уже на плаху,
Кругом стенания и плач...
Готов уж исполнитель муки;
Вот засучил он рукава,
Вот взял уже секиру в руки» ...
Пушкин воспроизвел эту картину казни в своей «Полтаве» (песнь 2, ст. 420—430); но Рылеев не был самостоятелен: в свою очередь он воспользовался описанием картины казни в «Паризине» Байрона (см. В.И. Маслов, Литературная деятельность К.Ф. Рылеева, Киев. 1912, стр. 284—285).
— Неелов, Сергей Алексеевич (род. 1778, ум. 1852), отставной корнет Конной гвардии; «богатый барин, занимавший видное место в родовитом и просвещенном обществе до-пожарной и после-пожарной Москвы, общепризнанный остроумец Английского Клуба, он был далек», по словам М. О. Гершензона, «от мысли отдавать в печать свои стихи. Да и стихи его, в большинстве, по крайней своей непристойности, предназначались только на устное или рукописное распространение в приятельском круге... Он был несомненно даровитым стихотворцем-сатириком; его саркастический, подчас очень меткий стих не раз накладывал неизгладимую печать на медные лбы и по-своему очищал затхлую атмосферу тогдашнего общества, а некоторые его шутки до сих пор не утратили своей забавной выразительности » («Русские Пропилеи», т. 2, стр. 1). Хорошо знавший Неелова кн. Вяземский, большой почитатель его Музы, говорит, в свою очередь, что Неелов был «основатель стихотворческой школы, последователями коей были Мятлев и Соболевский; только вообще он был скромнее того и другого. В течение едва ли не полувека малейшее житейское событие в Москве имело в нем присяжного песнопевца. Шуточные и сатирические стихи его были почти всегда неправильны, но зато всегда забавны, остры и метки. В обществе, в Английском Клубе, на балах он по горячим следам импровизировал своя четверостишия. Жаль, что многие, лучшие из них не укладываются в печатный станок ... Этот поэт, по вольности дворянства и по вольности поэзии, не всегда был разгульным циником. Он иногда надевал и перчатку на правую руку и мадригальничал в альбомах Московских барышень... Неелов, истинный поэт в своем роде, имел потребность перекладывать экспромптом на стихи все свои чувства, впечатления, заметки. Он был Русская Эолова арфа, народная игривая балалайка» (Соч. кн. Вяземского, т. VIII, стр. 158—159, 361). Неелов был приятелем В.Л. Пушкина и А.М. Пушкина (написавших ему стихотворные послания 1811 и 1814 г.г.), равно как и отца поэта, Сергея Львовича; сохранилось его стихотворение: «На завтрак С.Л. Пушкина, где хозяйка приступала, чтобы я ел блины, 1836 г.»:
Ни к пирам,
Ни к блинам
Не гожусь
И боюсь
Блин я съесть!
Мне не снесть
Масла жир
И мне пир
Точно то-ж,
Что другим
Острый нож и т. д.
Биограф Неелова, М.О. Гершензон, имевший в руках бумаги его, пишет, что неизвестно, был ли А.С. Пушкин лично знаком с Нееловым, «но через Вяземского он знал, вероятно, не мало Нееловских стихов, в особенности скабрезного содержания, и от души забавлялся ими» — почему и прозвал Неелова «le chantre de la merde», т.е. «певцом навоза», а его стихи — « poesies maternelles», т.е. «матерными стихами». 32 образчика стихотворений Неелова (в том числе к кн. П.А. Вяземскому, к И.И. Дмитриеву, к П.Я. Чаадаеву) собраны в издании М. О. Гершензона: «Русские Пропилеи», т. 2, М. 1916, стр. 9—19, с портретом Неелова.
1-2-3
|