[Вторая половина декабря 1824 г. Михайловское].

Вулфъ зд?сь, я ему ничего еще не говорилъ но жду тебя — при?зжай хоть съ П.А. хоть съ Дельвигомъ; переговориться нужно непременно.
Съ Рокотовымъ я писалъ къ теб? — получи это письмо непрем?нно. Тутъ я по глупости л?тъ прислалъ теб? святочную п?сенку — В?треный юноша Р. можетъ письмо затерять — а ничуть не забавно мн? попасть въ кр?пость pour des chansons.
Христомъ и Богомъ прошу скор?е вытащить Он?г. изъ подъ Цензуры — слава, < ... > ее < .... > — деньги нужны. Долго не торгуйся за стихи — р?жь, рви, крамсай хоть вс? 54 строфы, но денегъ, ради Бога денегъ! — У меня съ Тригорскими завязалось д?ло презабавное — н?когда теб? разказывать а уморительно см?шно. Благодарю тебя за книги да пришли-же мн? всевозможные Календари кром? Придворнаго и Академическаго. Къ стати — Начало р?чи старика Шишкова меня тронуло да конецъ подгадилъ все. Что нын? Цензура? Напиши мн? н?что
О
Карамзин?, ой, ыхъ.
Жуковскомъ
Тургенев? А.
С?верин?
Рылеев? и Бестужев?
и вообще о толкахъ публики — Нас?ли-ли на Воронцова? Царь говорятъ б?сится — за что бы кажется да люди таковы! —
Пришли мн? бумаги почтовой и простой, если вина такъ и сыру, не забудь и (говоря по Делилевски) витую сталь пронзающую засмоленую [пробку] главу бутылки — т. е. штоперъ.
Мн? дьявольски не нравятся П—іе толки о моемъ поб?г?. За чемъ мн? б?жать? зд?сь такъ хорошо! Когда будешь у меня то станемъ трактовать о банкир? о переписк?, о м?ст? пребыванія Чедаева. Вотъ пункты о которыхъ можешь уже осв?домиться —
Кто думаетъ ко мн? за?хать? Избави меня
Отъ усыпителя глупца
Отъ пробудителя нахала! —
впроччемъ, вс?хъ милости просимъ. Съ посланнымъ посылай что задумаешь — Addio.
Получилъ-ли ты письмо мое о Потоп? гд? я говорю теб? voilа une belle occasion pour vos dames de faire bidet? NB. NB.
Хот?лъ послать теб? стиховъ, да л?нь.

¹ Л.С. Пушкину (стр. 111). Впервые напечатано в «Библиографич. Зап.» 1858 г., № 4, ст. 97—98; подлинник (на бумаге — вод. зн. W. Dwells. 1822) в рукописи б. Румянц. Музея № 1254.

— Датируется по сопоставлению с предыдущими и последующими письмами.

— Вульф — Алексей Николаевич, приехавший к матери из Дерпта на рождественские каникулы; Пушкин ему «ничего не говорил» — о своем плане побега за границу, который его тогда занимал; в план этот был посвящен Лев Пушкин, а также и П.А. Осипова, сообщавшая еще 22 ноября Жуковскому о желании поэта уехать из России (см. выше, стр. 359); об этом Пушкин говорит в в конце письма — условными словами «о банкире, о переписке, о месте пребывания Чедаева». Ожидая брата на праздники в Михайловское, поэт хотел с ним, Вульфом и П.А. Осиповой устроить общее совещание; но Льва Пушкина, повидимому, не пустили родители (см. ниже, в письмах № 122 и 125); Алексей же Вульф, собиравшийся ехать за границу летом 1825 г. (ср. ниже, в приписке П.А. Осиповой к письму № 126), предлагал Пушкину увезти его с собой под видом слуги. Он так вспоминал об этом впоследствии: «Пушкин, не надеясь получить в скором времени право свободного выезда с места своего заточения, измышлял разные проекты, как бы получить свободу. Между прочим, предложил я ему такой проект: я выхлопочу себе заграничный паспорт и Пушкина, в роли своего крепостного слуги, увезу с собой за границу. Дошло ли бы у нас дело до исполнения этого юношеского проекта, — добавляет Вульф, — я не знаю; я думаю, что все кончилось бы на словах» (М.И. Семевский, Прогулка в Тригорское — «С.-Пб. Вед.» 1866 г., № 146, 31 мая, стр. 2; ср. М.А. Цявловский, Тоска по чужбине у Пушкина — «Голос Минувшего» 1916 г., № 1, стр. 41—42). — Между тем Лев Пушкин, получив настоящее письмо Пушкина, писал (в январе 1825 г.) Вяземскому из Петербурга в Москву, прося передать письмо Кюхельбекеру: «Осмеливаюсь.... воспользоваться сим случаем, чтобы поговорить с вами о брате. Я не считаю сего лишним, ибо по Москве ходят о том известия, дошедшие и до нас [см. в конце этого письма и выше, стр. 359], которые столь же ложны, сколько могут быть для него вредны. Причина его ссылки, — довольно жестокой и несправедливой меры правительства, — вам, может быть, не совершенно известна. Вот она. Вследствие мелочных частных неудовольствий и дел с братом, Воронцов требовал его удаления, как человека вредного для общества (не говорю о прижимках — vexations, которые он делал брату в Одессе). В то время брат послал в отставку, но бумага Воронцова его предупредила [здесь несколько слов выцвели] сослать его в деревню под надзор правительства, с запрещением выезжать даже и в уездные города, говоря, что он для того так поступает, чтобы не быть принужденным прибегнуть к мерам строжайшим (?). Вот его история — без подробностей, но верная. Я видел все предписания и бумаги начальства. Оставляю вам, князь, судить о его положении. Что же касается до прочих слухов, которые могли бы и не расходиться, то верьте, что они большею частию совершенно ложны или по крайней мере увеличены» (Пушкин, сборник П.И. Бартенева, вып. II, стр. 28).

— П.А. — Плетнев.

— Дельвиг собирался навестить своего друга и Лицейского товарища в его изгнании, но осуществил это намерение лишь в конце апреля 1825 г. (см. ниже, письмо № 142).

— Рокотов, Иван Матвеевич, сосед Пушкина; см. выше, стр. 346; письмо, посланное с ним Льву Пушкину, до нас не сохранилось.

— Святочная песенка — No?l, политическое стихотворение, нам неизвестное (быть может, и не Пушкина), в роде его юношеского No?l: «Сказки» («Ура, в Россию скачет Кочующий деспот...»).

— «Pour des chansons» — значит: «за песенки».

— «Онегин» (1-я глава) был дозволен к печати цензором А.С. Бируковым 29 декабря 1824 г. В январе 1825 г. Лев Пушкин писал князю П. А. Вяземскому: «Вы скоро увидите печатанную первую главу Онегина, которую цензура, сверх всякого чаяния, пропустила. В одном из примечаний, присоединенных к Онегину, было место, убийственное для Василия Львовича [Пушкина]; мне очень хотелось сохранить его, но брат, как добрый племянник, его выпустил» (Пушкин, сборник П.И. Бартенева, вып. II, стр. 28).

— С Тригорскими — т.-е., с барышнями Вульф-Осиповыми.

— Календари — т.-е. альманахи «Полярная Звезда» Бестужева и Рылеева, «Русская Старина» Корниловича и «Русская Талия» Булгарина, о предстоящем выходе которых Пушкин прочел в № XXIII — XXIV «Литературных Листков» за 1824 г., вышедших в середине декабря (см. стр. 180—181: письмо Бестужева и Рылеева, и 182—183). — Придворный и Академический Календари издавались Академией Наук с XVIII века; первый содержал собственно календарь и справочник о придворных чинах и кавалерах орденов, а второй — то же и списки всех чиновников.

— «Речь старика Шишкова» — опубликованная в № 101 «С.-Петербургских Ведомостей» 1824 г., от 16 декабря, «Речь, произнесенная Г. Министром Народного Просвещения в собрании членов Главного Правления Училищ, 11 Сентября 1824 г.» (тогда же она была издана и отдельными оттисками): В ней новый Министр Народного Просвещения, на которого Пушкин, как мы видели, возлагал такие большие надежды, высказал свои основные мысли по вопросу о воспитании и образовании. Приводим начало и конец этой речи, вызвавшие отзыв Пушкина, по тексту ее, воспроизведенному в «Сборнике распоряжений по Министерству Народного Просвещения», т. I, стр. 527—528 (перепечатано также в «Русск. Стар.» 1889 г., т. 62, стр. 466—467).

«Милостивые государи! Благоугодно было его императорскому величеству облечь меня честию председательствования между вами. Чувствую и сожалею, что болезни и старость лет моих, изменяя моему усердию, не допускают меня действовать с тою подвижностью и быстротою, с какою желал бы я священной воле его быть исполнителем. Но я имею в вас, почтенные сотрудники мои, надежных помощников, и потому твердо уверен, что недостаток сил моих вознаградится вами к общей пользе ревностью. Ваши труды и старания облегчат мое бремя; ваше попечение и прозорливость подкрепят мою мерцающую память и слабеющие взоры. Нам поручено дело важное: надзор за учением и воспитанием Российского юношества. Мы дадим богу и Отечеству ответ, естьли нерачительно будем исполнять долг свой и обязанность. Благодарность или справедливые укоризны родителей, счастие или злополучие детей их готовятся изречь над нами суд свой в будущие времена. Перенесемся воображением чрез шесть или семь пятилетий вперед и взглянем мысленно на последствие наших деяний. Мы увидим великое число рассеянных по пространству России мужей, иных ратующих в поле, иных заседающих в суде, иных упражняющихся в разных званиях и должностях. Все они в юных летах своих наставляемы были людьми, под вашим смотрением находившимися. Наставления в малом возрасте, подобно целебным или вредоносным для телесного здравия сокам, действуют на человеческий разум, нрав и душу и часто остаются до самой глубокой старости неизгладимыми. Итак, естьли воспитываемое во множестве училищ юношество от нерадения нашего возрастет и возмужает с некоторыми недостатками и пороками; естьли, не утвержденное в благоговении к богу, в преданности к государю и отечеству, в любви к правде, в чувствовании чести и человеколюбия, заразится оно лжемудрыми умствованиями, ветротленными мечтаниями, пухлою гордостию и пагубным самолюбием, вовлекающим человека в опасное заблуждение думать, что он в юности старик, и чрез то делающим его в старости юношею; естьли, говорю, подобные небрежения допустятся быть существующими в училищах, или не возьмутся к отвращению их все возможные меры, то сколько впоследствии времени произойдет от того зла и в воинских ополчениях, и в судебных заседаниях, и в исполнении всяких должностей, в семействах и вообще в пользах общежития. Науки, изощряющие ум, не составят без веры и без нравственности благоденствия народного».... «Обучать грамоте весь народ или несоразмерное числу оного количество людей — принесло бы более вреда, нежели пользы. Наставлять земледельческого сына в риторике было бы приуготовлять его быть худым и бесполезным или еще вредным гражданином. Но правила и наставления в христианских добродетелях, в доброй нравственности нужны всякому, не выводят никого из определенного ему судьбою места и во всех состояниях и случаях делают его и почтенным, и кротким, и довольным, и благополучным. Благочестивый поселянин, прилежный в деле своем, добрый муж, чадолюбивый отец, мирный сосед, умеренный в своих желаниях, не скучающий в поте лица доставать себе насущный хлеб, несравненно просвещеннее для меня, нежели хитрый мудрец, знающий все науки, но который, последуя движению безнравственных страстей своих, мучит сам себя безнравственными мечтаниями и совращает других с истинного пути спокойной и благоденственной жизни. Я уверен, милостивые государи, что сии понятия мои об истинном просвещении не различествуют с вашими, и надеюсь, что на сем основании, творя волю пославшего нас, можем мы усердием и попечением своим призвать на себя благодать божию, удостоиться монаршего благоволения и привесть посильные услуги отечеству». — Прочитав эту речь Шишкова и другую (Предложение Главному Училищ Правлению от 12 декабря), Карамзин 30 декабря 1824 г. иронически спрашивал П. И. Дмитриева: «Читал ли ты речи Министра Просвещения? Восставать против грамоты есть умножать к ней охоту: следственно, действие хорошо и достойно цели Министерства, которому вверено народное просвещение. Какова Харибда, такова и Сцилла: корабль наш стучится об ту и другую, а все плывет. Я уверен, что Россия не погрязнет в невежестве: то есть уверен в милости божией» (Письма Карамзина к Дмитриеву, стр. 388).

— Тотчас после своего назначения Министром, Шишков занялся пересмотром прежнего Цензурного Устава и составлением нового, который и получил утверждение, уже от Николая I, — 10 июня 1826 г. Этот жестокий Устав, прозванный современниками «чугунным», давал цензорам полный простор для преследования авторов и ставил литературу и науку в невозможные условия существования. Еще 4 сентября 1824 г. Карамзин писал Дмитриеву по поводу слухов о цензуре: «К слову о цензуре прибавлю, что новый Министр Просвещения думает учредить новую и посадить в этот трибунал человек шесть или семь: на всякую часть Литературы будет особенный ценсор! То-то раздолье! Словесность наша с ценсорами процветет и без авторов» (Письма Карамзина к Дмитриеву, стр. 378).

— Семья Карамзиных с середины ноября проживала уже в Петербурге; историограф работал в это время над эпохою царя Шуйского: «Списываю вторую главу Шуйского; еще главы три с обозрением до нашего времени, — и поклон всему миру, не холодный, с движением руки навстречу потомству, ловкому или спесивому, как ему угодно», — писал он сам И. И. Дмитриеву 13 октября 1824 г. еще из Царского-Села (там же, стр. 380—381).

— Тургенев, Александр Иванович, конец 1824 года провел в Москве, куда спешно выехал 12 ноября, получив известие о смертельной болезни матери, Екатерины Семеновны, рожд. Качаловой; она скончалась, однако, до его приезда в Москву («Русск. Арх.» 1903 г., кн. II, стр. 76; ср. Провинц. Некрополь, т. I). Через полгода он с братом Сергеем уехал за границу, где уже давно находился их брат Николай, после 14 декабря перешедший на положение эмигранта. В первой половине марта 1828 г. А.И. Тургенев, упомянув о В.Л. Пушкине, писал князю П.А. Вяземскому: «Я получил мерзкое письмо со вложением от племянника», т.-е. от А.С. Пушкина; но письмо это не сохранилось («Остаф. Арх.», т. III, стр. 104).

— Северин, Дмитрий Петрович, «арзамасец», с которым в 1823 г. у Пушкина в Одессе была ссора (см. выше, стр. 279), — в 1824 г. служил в Коллегии Иностранных Дел в Петербурге, вращаясь в кружке Карамзина и Тургеневых. Вскоре он женился (вторым браком) на фрейлине вел. кн. Елены Павловны — графине Мольтке.

— Рылеев и Бестужев заняты были в это время подготовлением к печати третьей книжки «Полярной Звезды» — на 1825 год, которую они сперва рассчитывали издать к 1 января 1826 г., но потом заявили, что она выйдет к святой неделе («Литературные Листки» 1824 г., ч. IV, № XXIII, стр. 180—181) Рылеев во второй половине 1824 г. уезжал в Малороссию, к родным своей жены, и вернулся в Петербург в декабре (В.И. Маслов, Литературная деятельность К.Ф. Рылеева, Киев. 1912, стр. 362—363).

— Графа М.С. Воронцова в конце декабря ожидали из Одессы в Петербург; он прислал для пострадавших от наводнения 5.000 р., а его жена, гр. Елизавета Ксаверьевна — 3.000 р. («Русск. Арх.» 1903 г., кн. II, стр. 80—81, 168). Озлобление Воронцова против Пушкина долго не проходило; так, когда, в апреле 1826 г., кн. В. Ф. Вяземская просила Воронцова о принятии на службу некоего кн. Ухтомского, то его эта рекомендация «несколько остановила»: «он опасается, не в связи ли он с Пушкиным, который у него служил» (там же, стр. 179).

— И.И. Пущин, посетивший Пушкина в Михайловском 11 января 1825 года, рассказывает такую любопытную подробность: «Среди разговора, ex abrupto, он спросил меня: что об нем говорят в Петербурге и в Москве? При этом вопросе рассказал мне, будто бы император Александр ужасно перепугался, найдя его фамилию в записке коменданта о приезжающих в столицу, и тогда только успокоился, когда убедился что не он приехал, а брат его Левушка. На это», прибавляет Пущин: «я ему ответил, что он совершенно напрасно мечтает о политическом своем значении, что вряд ли кто-нибудь смотрит на него с этой точки зрения» (Записки о Пушкине, С.-Пб. 1907, стр. 59—60). Ср., однако, выше, стр. 359—360, — запрос И.И. Дибича о Л.С. Пушкине.

— Аббат Жак Делиль (род. 1738, ум. 1813) — французский поэт, любивший изысканные перифразы, автор дидактической и описательной поэмы «Сады», переводчик Виргилия и Мильтона, — «Парнасский муравей», по определению Пушкина, сделанному в «Домике в Коломне» (строфа XIII). О Пушкине и Делиле см. «Пушкин в мировой литературе», стр. 38, 41 и 354.

— О проекте «побега» Пушкина см. выше, стр. 359 и 382; подчеркнутые Пушкиным слова обозначают условные понятия об устройстве правильной пересылки денег и корреспонденции за границу, вместе с означением места, куда они должны направляться.

— Чаадаев в это время находился в Швейцарии (М.О. Гершензон, П.Я. Чаадаев, М. 1908, стр. 52), и Пушкин, может быть, думал о возможности к нему присоединиться. Говоря: «Зачем мне бежать? Здесь так хорошо!», Пушкин желал обмануть бдительность полицейского за собою надзора, — на случай, если бы письмо его было прочтено на почте.

— К Пушкину собирался приехать на рождество Дельвиг, а в январе посетил его И.И. Пущин (см. ниже, стр. 387—388).

— Стихи, приведенные Пушкиным, взяты из его собственного (переведенного из Арно) раннего стихотворения 1822 года:
Блажен, кто в отдаленной сени,
Вдали взыскательных невежд,
Дни делит меж трудов и лени,
Воспоминаний и надежд;
Кому судьба друзей послала.
Кто скрыт, по милости Творца,
От усыпителя глупца,
От пробудителя нахала.
Оно впервые напечатано было в издании Стихотворений Пушкина 1826 г.

— По поводу посетителей Пушкина в Михайловском один крестьянин-современник вспоминал в 1891 г.: «К нему в село иногда приезжали господа, его знакомые, но всегда на самое короткое время, а также приезжал из Святогорского монастыря монах, беседовал с ним или ходил о ним вдвоем по лесу» («Русск. Арх.» 1892, кн. I, стр. 97). Об этом монахе, наблюдению которого был поручен Пушкин, относивший его, без сомнения, к числу «усыпителей-глупцов», см. любопытный рассказ в Записках Пущина о Пушкине.

— Письмо «о потопе» см. выше, под № 106.