13 іюня [1824 г. Одесса].

Ты спрашиваешь моего мн?нія на щетъ Булгаринскаго вранья — чортъ съ нимъ — Охота теб? связываться съ журналистами на словахъ, какъ Вяземскому на письм?. Должно им?ть уваженіе къ самому себ?. Ты, Дельвигъ и я можемъ вс? трое плюнуть на сволочь нашей Литературы — вотъ теб? и весь мой сов?тъ. Напиши мн? лучше что нибудь о С?верныхъ Цв?тахъ — выдутъ-ли и когда выдутъ? съ перем?ною Министерства, ожидаю и перем?ны Цензуры. А жаль... la coupe ?toit pleine. Баруковъ и Красовской не въ терпежъ были глупы [и] своенравны и прит?снительны. Это долго не могло продлиться. На какомъ освованіи началъ свои д?йствія д?душка Шишковъ? Не запретилъ-ли онъ Бахчис. Фонтанъ изъ уваженія къ святыни Академическаго словаря и неблазно составленному слову водометъ? Шутки въ сторону, ожидаю добра для литтературы вообще, и посылаю ему лобзаніе не яко Іуда-Арзамасецъ но яко Разбойникъ-Романтикъ. Попытаюсь толкнуться ко вратамъ Цензуры съ первою главой или п?снью Он?гина. Авось прол?земъ. Ты требуешь отъ меня подробностей объ Он?гин? — скучно, душа моя. Въ другой разъ когда нибудь. Теперь я ничего не пишу; хлопоты другаго рода. Неприятности всякаго рода; скучно и пыльно. Сюда при?хала Кн. В?ра Вяземская, добрая и милая Баба — но мужу былъ бы я больше радъ. Жуковскаго я получилъ. Славный былъ покойникъ, Дай богъ ему Царство небесное! Слушай душа моя, деньги мн? нужны. Продай на годъ Кавк. Пл?н. за 2000 р. кому бишь? Вотъ перем?ны: И путникъ оживаетъ — и пл?нникъ — Остановлялъ онъ долго взоръ — вперялъ онъ любопытный взоръ. И уповательнымъ мечтамъ — И упоительнымъ. Не много.... ей дней — ночей — ради Бога — Прощай —

На обороте: Милостивому Государю Льву Сергеевича Пушкину въ С. Петербургъ. У Обуховс. мосту въ дом? Полторацкаго. Почтовая помета: Одесса 13 Іюня 1824.

¹ Впервые напечатано в «Библиогр. Зап.» 1858 г., т. I, ст. 44—45; подлинник — в рукописи б. Румянц. Музея № 1254; по бокам письма набросана начерно, но без помарок, XXXIII строфа 1-й главы «Евгения Онегина» («Я помню море пред грозою»...).

— Письмо Л. С. Пушкина, на которое отвечает поэт, до нас не сохранилось.

— «Булгаринское вранье» — заметка Булгарина в его «Литературных Листках» (1824 г., № VII, стр. 280—282), касающаяся анонимной статьи князя П.А. Вяземского «О Бахчисарайском Фонтане не в литературном отношении», напечатанной в «Новостях Литературы» (кн. VIII, № XIII) и затрагивавшей вопрос о литературном гонораре Пушкина: «Появление Бахчисарайского Фонтана», писал Вяземский: «достойно внимания не одних любителей поэзии, но и наблюдателей успехов наших в умственной промышленности, которая также, не во гнев будь сказано, содействует, как и другая, благосостоянию государства. Рукопись маленькой поэмы Пушкина была заплачена три тысячи рублей: в ней нет шести сот стихов; итак, стих (и еще какой же! заметим для биржевых оценщиков — мелкий четырехстопный стих) обошелся в пять рублей с излишком.... За стихи «Бахчисарайского Фонтана» заплачено столько, сколько еще ни за какие русские стихи заплачено не было. Пример, данный книгопродавцем Пономаревым, купившим манускрипт поэмы, заслуживает, чтобы имя его, доселе еще не громкое в списке наших книгопродавцев, сделалось известным: он обратил на себя признательное уважение друзей просвещения, оценив труд ума не на меру и не на вес» и т. д. — Булгарин, делая вид, что не знает автора приведенных выше строк, иронически писал, что «сочинителю статьи, прежде выпуска оной в свет, надлежало бы посоветоваться с почтенным издателем поэмы, князем П. А. Вяземским, которому известны все подробности оной в нелитературном отношении. Тогда бы оказались совершенно неуместными похвалы Московскому книгопродавцу Пономареву..... — Удивительно, что г. сочинитель не узнал прежде, что поэму купили гг. Книгопродавцы Александр Сергеевич Ширяев и Александр Филиппович Смирдин, а г. Пономарев имел только поручение окончательного торга от вышеупомянутых книгопродавцев. Вот доказательство верности заключений гг. сочинителей, которые смотрят на вещи через цветные стекла гостиных и по слухам пишут о России и русских сочинениях» и т.д. Вяземский назвал заметку Булгарина «плоскою грубостью» («Остаф. Арх.», т. III, стр. 39, 392—393 и 422—423).

— Вяземский «связался» с журналистами по поводу своего «Разговора между Издателем и Классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова», приложенного к «Бахчисарайскому Фонтану» вместо предисловия (см. выше стр. 318—320).

— «Северные Цветы» барона Дельвига на 1825 г. вышли в свет в последних числах декабря 1824 г.; в этом альманахе Дельвига, изданном книгопродавцем Олениным, Пушкин поместил: «Песнь о Вещем Олеге», «Демона», «Отрывки из Евгения Онегина» и «Прозерпину». Альманах был разрешен к печати цензором А.С. Бируковым еще 9 августа 1824 г. — О перемене Министра Народного Просвещения и о связывавшихся с нею надеждах Пушкина см. в письмах №№ 83, 85, 87 и 88.

— «la coupe ?tait pleine» значит: «чаша была уже полна»; ср. еще на стр. 85 слова Пушкина о перемене Министерства: «Я и рад и нет. Давно девиз всякого русского есть чем хуже, тем лучше».

— Бируков и Красовский — цензоры; см. выше, стр. 260, 328 и др. В это же время Пушкин написал эпиграмму по поводу выхода в отставку цензора Ивана Осиповича Тимковского (ум. 1837):

Тимковский царствовал — и все твердили вслух,
Что вряд ли где ослов найдешь подобных двух;
Явился Бируков, за ним вослед Красовский:
Ну, право, их умней покойный был Тимковский!

— Шишков — новый Министр Народного Просвещения; сообщая Вяземскому, 25 января 1825 г., что «Онегин» уже печатается, — Пушкин писал: «Не ожидал я, чтоб он протерся сквозь Цензуру — честь и слава Шишкову», — и затем приводил из своего «Второго послания к цензору» отрывок, касающийся нового Министра Просвещения (см. выше, стр. 328).

— Об Академическом Словаре см. выше, стр. 233.

— Называя «Фонтан» «водометом», Пушкин имеет в виду нелюбовь Шишкова к иностранным словам в русском языке и стремление его заменять их словами русскими.

—1-я глава «Евгения Онегина» «пролезла» через цензуру благополучно: она была пропущена к печати 29 декабря 1824 г. цензором А.С. Бируковым и вышла в свет 15 февраля 1825 г.

— Хлопоты Пушкина — его столкновение с графом Воронцовым и вопрос об отставке.

— О княгине В.Ф. Вяземской см. выше, стр. 325—326. Мы уже привели выше ее суждение о Пушкине, высказанное в письме к мужу тотчас по приезде в Одессу (см. стр. 326). 16 июня она писала ему же, что видит Пушкина ежедневно и «читает ему обширные проповеди», а 20, — что она «начинает считать Пушкина менее дурным, чем он кажется», говоря, что общество таких людей, как Вяземский, могло бы принести ему, в известных отношениях, пользу («Остаф. Арх.», т. V, вып. 2, стр. 105, 106—107).

— Что именно из сочинений Жуковского послал Л. С. Пушкин брату, неизвестно; со словами: «славный был покойник» и т.д. ср. выражение Пушкина о Жуковском в письме к кн. Вяземскому от апреля 1820 г. (стр. 10). Сам Жуковский 1 июня 1824 г. писал Пушкину из Петербурга следующее ласковое письмо:

«Ты уверяешь меня Сверчек моего сердца, что ты ко мне писал, писал и писал — но я не получал, не получал и не получал твоих писем. И так бог судья тому, кто наслаждался ими. На последнее и единственное твое письмо буду отвечать двумя словами, ибо тремя некогда. Имя Сафианос [см. ниже, письма Пушкина к В.А. Жуковскому за №№ 100 и 108] прекрасное и для меня столь же священное как и Греция. Но не знаю удастся ли мне почтить его так, как я бы желал. Поговорю с теми, кто это дело знает и кто что-нибудь по этому делу может. Естьли не получишь никого от меня отзыва — то знай, что неудалось. Естьли же удастся, то лень исчезнет и напишу подробно.

«Обнимаю тебя за твоего Демона. К черту черта! Вот пока твой девиз. Ты создан попасть в боги — вперед. Крылья у души есть! вышины она не побоится, там настоящий ее элемент! дай свободу этим крыльям, и небо твое. Вот моя вера. Когда подумаю, какое можешь состряпать для себя будущее, то сердце разогреется надеждою за тебя.

«Прости чертик, будь ангелом. Завтра же твой ангел. Твои звали меня к себе, но я быть у них не могу: пошлю только им полномочие выпить за меня заздравный кубок и за меня провозгласить: Быть сверчку орлом и долететь ему до солнца. Жуковский».

В годы 1822—1827 Муза Жуковского молчала, и до нас дошел от этих лет всего какой-нибудь десяток его пьес, при чем от 1825 г. — ни одной. Свое тогдашнее настроение поэт ярко и сильно выразил в стихотворном посвящении вышедшего в 1824 г. собрания своих сочинений своей ученице — великой княгине Александре Федоровне:

Я Музу юную, бывало,
Встречал в подлунной стороне.
И вдохновение слетало
С небес, незваное, ко мне;
..................
Но дарователь песнопений
Меня давно не посещал;
Бывалых нет в душе видений.
И голос арфы замолчал... и т.д.,

а в позднейшем [1830 г.] письме к имп. Николаю он сам говорил: «С 1817 года начинается другая половина жизни моей, совершенно отличная от первой. Я был приближен к особе государыни императрицы [т.е. к Александре Федоровне]. Смею сказать, что я приобрел доверенность ее величества: это мой лучший аттестат. В это время я продолжал еще писать. Но с той минуты, в которую возложена на меня учебная часть воспитания великого князя [Александра Николаевича], авторство мое кончилось, и я сошел со сцены. Я перешел на другую, возвышенную, и, положив руку на сердце, могу сказать, что понимаю святость моего назначения. Все мои мысли свелись на один предмет»... («Русск. Арх.» 1896 г., кн. I, стр. 110).

— О продаже «Кавказского Пленника» см. в предыдущем письме; поправки к тексту этой поэмы Пушкин делал и в письме к Н.И. Гнедичу от 27 сентября 1822 г. [№ 43] и к кн. П.А. Вяземскому от 14 октября 1823 г. [№ 60], когда просил его взять на себя 2-е издание «Кавказского Пленника» и «Руслана и Людмилы».