1-2

[7-го іюня 1824 г. Одесса].

Жена твоя прі?хала сегодня, привезла мн? твои письма и мадригалъ Василія Львовича въ которомъ онъ мн? говорить: ты будешь жить съ Княгинею прелестной; не в?рь ему, душа моя и не ревнуй. Письма твои обрадовали меня по многимъ отношеніямъ: кажется ты успокоился посл? своей эпиграммы. Давно бы такъ! Критики у насъ, Чувашей, не существуетъ, палки какъ-то неприличны; о поединк? и см?хъ и гр?хъ было и думать: то ли д?ло цыпъ цыпъ или цыцъ цыцъ. Пришли мн? эпиграмму Грибо?дова. Въ твоей неточность: и визгъ такой; должно пискъ. Впроччемъ, она прелестна. То что ты говоришь на щетъ журнала давно уже бродитъ у меня въ голов? — Д?ло въ томъ что на Воронцова нечего над?яться. Онъ холоденъ ко всему что не онъ; а Меценатство вышло изъ моды — Никто изъ насъ не захочетъ великодушнаго покровителъства просвещ?еннаго Вельможи. Это обв?тшало вм?ст? съ Ломоносовомъ. Нынешняя наша словесность есть и должна быть благородно — независима. Мы одни должны взяться за д?ло и соединиться. Но б?да! мы вс? л?нтяй на л?нтя? — матеріалы есть матеріалисты есть, но o? est le cul de plomb qui poussera ?a? гд? найдемъ своего составителя, такъ сказать, своего Каченовскаго? (въ смысл? Милонова — что для издателя хоть В?стника Европы, не надобенъ тутъ умъ, потребна только <....>)? Еще б?да: ты — Sectaire, а тутъ бы нужно много и очень много терпимости; я бы согласился вид?ть Дмитріева въ заглавіи нашей кучки, а ты уступишь-ли мн? моего Катенина? отрекаюсь отъ Василья Львовича; отречешься-ли отъ Воейкова — Еще б?да: мы вс? прокляты и разсе?яны по лицу земли — между нами сношенія затруднительны, н?тъ единодушія; золотое къ стати поминутно отъ насъ выскользаетъ — Первое д?ло: должно приструнить вс? журналы и держать ихъ въ решпект? — ничего легче бъ не было, еслибъ мы были вм?ст? и печатали бы завтра что р?шили бы за ужиномъ вчера; а теперь сообщай изъ Москвы въ Одессу зам?чаніе на какую нибудь глупость Булгарина, отсылай его къ Бирукову въ П.Б. и печатай потомъ черезъ 2 м?сяца въ revue des b?vues. Н?тъ, душа моя Асмодей отложимъ попеченіе, далеко кулику до петрова дня — а еще дал? [намъ] Бабушк? до Юрьева дня —

Радуюсь, что могъ услужить теб? своей денежкой, сд?лай милость не торопись — Съ женою отошлю теб? 1-ую п?снь Он?гина — Авось съ перем?ной министерства она и напечатается — покам?сть мн? предлагаютъ за второе изданіе К. Пл?. 2000 рублей. Какъ думаешь? согласиться? Третье в?дь отъ насъ не ушло.

Прощай милый; пишу теб? въ пол-пьяна и въ постел? — отв?чай.

На обороте (писано не Пушкина рукой): Его сіятельству Милостивому Государю Петру Андреевичу Вяземскому. Въ Чернышевской переулк? въ собственномъ дом?, въ Москв?. Почтовая помета: Одесса... іюня 1824.

¹ Впервые напечатано в Академическом изд. Переписки Пушкина, т. I, С.-Пб. 1906, стр. 115—116, по подлиннику (на бумаге вод. зн. Bondon 1821), найденному нами в Остафьевском архиве гр. С.Д. Шереметева; запечатано гербовой печатью с княжеской короной. Датируется 7 июня, — днем приезда княгини В.Ф. Вяземской в Одессу (см. ниже).

— Жена кн. П.А. Вяземского — кн. Вера Федоровна, рожд. кн. Гагарина (род. 6 сентября 1790, ум. 8 июля 1886), женщина умная, живая и образованная, «добрая и милая баба», — как шутя выразился Пушкин, уведомляя брата о ее приезде в Одессу (№ 86); она приехала в Одессу с двумя маленькими детьми, для лечения их, 7 июня 1824 г. («Остаф. Арх.», т. V, вып. 1, стр. 18) и прожила там до 26 августа. В ее письмах за эти 21/2 месяца постоянно говорится о Пушкине: его столкновение с Воронцовым, подача им прошения об отставке и затем высылка из Одессы прошли на ее глазах, при чем она была посвящена Пушкиным, — как единственное, повидимому, лицо, к которому он относился с полным доверием и симпатией, — во все подробности событий. В первом же письме своем по приезде в Одессу, от 13 июня, княгиня Вяземская писала мужу (по-французски) следующее: «Ничего хорошего не могу сказать тебе о племяннике Василия Львовича [поэте Пушкине]. Это совершенно сумасшедшая голова, с которою никто не сможет совладать. Он натворил новых проказ, из-за которых подал в отставку. Вся вина — с его стороны. Мне известно из хорошего источника, что отставки он не получит. Я делаю все, что могу, чтобы успокоить его, браню его от твоего имени, уверяя его, что разумеется ты первый признал бы его виноватым, так как только ветренник мог так набедокурить. Он захотел выставить в смешном виде важную для него особу — и сделал это; это стало известно и, как и следовало ожидать, на него не могли больше смотреть благосклонно. Он меня очень огорчает; никогда не приходилось мне встречать столько легкомыслия и склонности к злословию, как в нем, но, вместе с тем, я думаю, у него доброе сердце и много мизантропии; не то, чтобы он избегал общества, но он боится людей; это, может быть, последствие несчастий и вина его родителей, которые его таким сделали» («Остаф. Арх.», т. V, вып. 2, стр. 103).

Сообщая А.И. Тургеневу вышеприведенную выдержку из письма жены, князь П.А. Вяземский писал ему 7 июля: «Разумеется, будь осторожен с этими выписками. Но, видно, дело так повернули, что не он просится: это неясно! Грешно, если над ним уже промышляют и лукавят. Сделай одолжение, попроси Северина устроить, что можно, к лучшему. Он его, кажется, не очень любит: тем более должен стараться спасти его; к тому же, верно, уважает его дарование, а дарование не только держава, но и добродетель» («Остаф. Арх.», т. III, стр. 57—58); 10 июля он отвечал жене на ее письмо и говорил: «Этот каламбур сообщи Пушкину, если он еще у вас! Эх, он шалун! Мне страх на него досадно, да и не на его одного! Мне кажется по тому, что пишут мне из Петербурга, что это дело криво там представлено. Грешно тем, которые не уважают дарования даже и в безумном! Сообщи и это Пушкину: тут есть ему и мадригал, и эпиграмма» («Остаф. Арх.», т. V, вып. 1, стр. 28—29). Пушкин был дружески привязан к княгине Вяземской во всю свою последующую жизнь — до самого дня своей смерти. Княгиня в свою очередь до старости «любила вспоминать о Пушкине, с которым была в тесной дружбе, чуждой всяких церемоний». «Бывало», рассказывает граф С.Д. Шереметев с ее слов: «зайдет к ней поболтать, посидит и жалобным голосом попросит: «Княгиня, позвольте уйти на суденышко!» и, получив разрешение, уходил к ней в спальню за ширмы. Она иначе не называла его, как Alexandre Pouschkine» («Стар. и Новизна», кн. VI, стр. 331).

— Письма князя Вяземского, которые привезла Пушкину княгиня Вяземская, до нас не сохранились, равно как и мадригал В.Л. Пушкина. Было еще письмо Вяземского к Пушкину, от середины мая 1824 г., пересланное через А.Я. и К.Я. Булгаковых, тоже неизвестное («Русск. Арх.» 1901, кн. II, с. 57).

— Эпиграмма князя Вяземского — одна из эпиграмм его на М. А. Дмитриева, вызванных полемикою его с Вяземским по поводу его «Разговора между Издателем и Классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова» (см. выше, стр. 318); здесь имеется ввиду следующая эпиграмма, напечатанная затем в «Северных Цветах на 1825 г.», стр. 289:

К журнальным близнецам.
Цып! цып: сердитые малютки!
Вам злиться, право, не под-стать,
Скажите, стоило-ль из шутки
Вам страшный писк такой поднять?
Напрасна ваших сил утрата!
И так со смехом все глядят,
Как раздраженные цыплята
Распетушились не в-попад!

Как видим, Вяземский воспользовался поправкою Пушкина и в 4-м стихе вместо «визг» поставил: «писк».

Предыдущее письмо

1-2