1 сентября [1822 г. Кишиневъ].

Посуди самъ сколько обрадовали меня знакомыя каракулки твоего пера. Почти три года им?ю про тебя только нев?рныя изв?стія стороною — а зд?сь не слышу живаго слова Европейскаго. Извини меня если буду говорить съ тобою про Толстова. Мн?ніе твое мн? драгоц?нно. Ты говоришь что стихи мои никуда не годятся. Знаю, но мое нам?реніе было не заводить остроумную литературную войну, но р?зкой обидой отплатить за тайныя обиды челов?ка съ которымъ разтался я приятелемъ и котораго съ жаромъ защищалъ всякой разъ какъ представлялся тому случай. Ему показалось забавно сд?лать изъ меня неприятеля и см?шить на мой щетъ письмами чердакъ К. Шаховскова, я узналъ обо всемъ будучи уже сосланъ, и почитая мщеніе одной изъ первыхъ Христіанскихъ доброд?телей — въ безсиліи своего б?шенства закидалъ издали Толстова журнальной грязью. Уголовное обвиненіе, по твоимъ словамъ, выходить изъ пред?ловъ поэзіи; я не согласенъ. Куда недосягаетъ мечь законовъ, туда достаетъ бичь сатиры. Гораціанская сатира, тонкая, легкая и веселая не устоитъ противъ угрюмой злости тяжелаго пасквиля. Самъ Вольтеръ это чувствовалъ.

Ты упрекаешь меня въ томъ что изъ Кишенева подъ эгидою ссылки, печатаю ругательства на челов?ка живущего въ Москв?. Но тогда я не сомн?вался въ своемъ возвращеніи. Нам?реніе мое было ?хать въ Москву, гд? только и могу совершенно очиститься. Столь явное нападеніе на Гр. Толстова не есть малодушіе. Сказываютъ что онъ написалъ на меня что то ужасное. Журналисты должны были принять отзывъ человека обруганного въ ихъ журнал?. Можно подумать что я съ ними за одно и это меня б?ситъ. Впроччемъ я свое д?ло сд?лалъ и на бумаг? бол?е связываться не хочу. Я бы могъ оправдаться передъ тобой сильнее и ясн?е, но уважаю твои связи съ челов?комъ, который такъ мало на тебя походитъ — Каченовскій представитель какого то мн?нія! voil? des mots qui hurlent de se trouver ensemble. Мн? жаль что ты не въ полн? ц?нишь прелестный талантъ Баратынскаго. Онъ бол?е чемъ подражатель подражателей, онъ полонъ истинной элегической поэзіи. Шильонскаго Узника еще не читалъ. То что вид?лъ вь С.О. прелестно.

Онъ на столб? какъ вешній цв?тъ
Вис?лъ съ опущенной главой.

Ты меня слишкомъ огорчилъ, предположеніемъ что твоя живая поэзія приказала долго жить. Если правда — жила довольно для славы мало для отчизны. Къ щастію несовс?мъ теб? в?рю. но понимаю тебя. Л?та клонятъ къ проз? и если ты къ ней привяжешься не на шутку то нельзя не поздравить Европейскую Россію. Впроччемъ, чего теб? дожидаться? неужели тебя пл?няетъ ежем?сячная слава Прадтовъ? Предпріими постоянный трудъ, пиши въ тишин? самовластия, образуй нашъ метафизической языкъ зарожденный въ твоихъ письмахъ — а тамъ что Богъ дастъ. Люди которые ум?ютъ читать и писать скоро будутъ нужны въ Россіи, тогда над?юсь съ тобою бол?е сблизиться; покам?сть обнимаю тебя отъ души.

П.

Посылаю теб? поэму въ мистическомъ род? — я сталъ придворнымъ —

¹ Впервые напечатано в журнале «Огонек» 1910 г., № 41, стр. 1—3, со снимком с части письма и с объяснительной статьей Н. О. Лернера; подлинник — в Библиотеке Академии Наук, куда пожертвован С.М. Проппером.

— Письмо князя Вяземского, которое Пушкин называет, за своеобразный почерк Вяземского, «каракулками» и на которое отвечает Пушкин, — до нас не дошло. С «каракульками» же сравнил однажды почерк Вяземского и М. П. Погодин в письме к нему от 9 июля 1873 г. («Стар. и Новизна», кн. IV, стр. 102).

— Толстой — граф Федор Иванович, «Американец»; см. о нем выше, стр. 233—234. Причины ссоры своей с Толстым Пушкин объясняет в этом письме и в письме к брату от октября 1822 г. (№ 45): она произошла, с одной стороны, «от нескромности» драматурга князя А.А. Шаховского, передавшего Толстому (они в молодые свои годы служили вместе в Преображенском полку) какой-нибудь отзыв о нем Пушкина или наоборот, а с другой — от злого языка Толстого, жертвою которого стал Пушкин. Стихи Пушкина, которые не понравились князю Вяземскому, — послание «К Чаадаеву».

— Суждение о поэтической сатире, высказанное во фразе: «куда не досягает меч законов, туда достает бич сатиры», Пушкин выражал не раз и в своих поэтических произведениях.

— Гораций — римский поэт (род. 65, ум. в 8 г. до Р. Х.), автор од, сатир и посланий; с его сочинениями Пушкин был хорошо знаком; одну оду из Горация (кн. II, ода VII) он переложил в 1835 г. («Кто из богов мне возвратил...»).

— Вольтер (Fran?ois Arouet de Voltaire, род. 1694, ум. 1778) — знаменитый французский писатель, поэт, историк и философ; сочинения его были хорошо знакомы Пушкину еще с юности и оказали на него большое влияние.

— Под возможностью «очиститься» Пушкин разумеет вызов Толстого на дуэль; по приезде поэта в Москву в сентябре 1826 г. эта дуэль, действительно, едва не состоялась, и только общие приятели помирили противников («Русск. Арх.» 1865 г., изд. 2, ст. 1240,1351), которые затем даже подружились (см. выше, стр. 234), Толстой же впоследствии так полюбил Пушкина, что, когда узнал о смерти поэта, горько плакал («Пушк. и его соврем.», вып. XXIII — XXIV, стр. 121).

— «Ужасное», что написал Толстой на Пушкина, — та эпиграмма на него, которая приведена нами выше, на стр. 234. Греч, издатель «Сына Отечества», в котором было напечатано послание Пушкина к Чаадаеву с оскорбительными для Толстого выражениями, дорожа участием Пушкина в своем журнале, отказался напечатать эту эпиграмму Толстого, — «отзыв человека, обруганного» в его издании. Пушкин негодовал на это, так как Толстой мог подумать, что отказ Греча вызван его интригами и связями с «журналистами».

— О Каченовском — см. выше; французское выражение, принадлежащее Вольтеру, означает буквально: «Вот слова, которые, находясь вместе, воют», т.е. совершенно не вяжутся одно с другим.

— О Боратынском и отношении к нему Пушкина см. выше.

— «Шильонский Узник» Байрона, в переводе Жуковского, вышел в свет летом 1822 г., и Пушкин, до получения отдельного издания перевода, был знаком с ним лишь по цитатам из него, приведенным О.М. Сомовым в разборе поэмы, который напечатан был в «Сыне Отечества» 1822 г., ч. LXXIX, № 29, от 22 июля (отдел «Критика», стр. 97—118); здесь, на стр. 111-й, и помещены стихи, которые приводит Пушкин:

Он на столбе, как вешний цвет,
Убитый хладом, — предо мной
Висел с опущенной главой!

Ср. отзыв об отрывках перевода «Шильонского Узника» в письме к брату Л. С. Пушкину от 4 сентября 1822 г. (№ 41). За присылку полного перевода Пушкин благодарил Гнедича в письме от 27 сентября 1822 г. (№ 43).

— Выражение: «Лета клонят к прозе» Пушкин впоследствии повторил в «Евгении Онегине» (глава 6, строфа XLIII):

Лета к суровой прозе клонят,
Лета шалунью рифму гонят.

«Прозу Вяземского» пишет И.О. Лернер в объяснение этого места письма: «Пушкин ценил высоко. «Проза князя Вяземского» — говорил он в одной из мелких заметок — «чрезвычайно жива. Он обладает редкой способностью оригинально выражать мысли; к счастью, он мыслит, что довольно редко». В другой заметке Пушкин говорит: «Критические статьи князя Вяземского носят на себе отпечаток ума тонкого, наблюдательного, оригинального. Часто не соглашаешься с его мыслями, но он заставляет мыслить. Даже там, где его мнения явно противоречат нами принятым понятиям, он невольно увлекает необыкновенною силою рассуждения (discussion) и ловкостью самого софизма... (Его) произведения более всего носят на себе печать ума светского и тонкого знания общежития». В одном письме к Вяземскому. Пушкин также хвалил его «слог живой и оригинальный».

— В этом письме мы встречаем то же странное употребление, в таком же смысле и в применении к языку, слова «метафизический», т.е. отвлеченный: «Русской метафизической язык находится у нас еще в диком состоянии». У Пушкина оно попадается не раз: «мы привыкли мыслить на чужом языке, метафизического языка у нас вовсе не существует»; «поэт создал совершенно новый язык и выразил на нем все оттенки метафизики»; «опытное и живое перо князя Вяземского победило трудность метафизического языка», — писал Пушкин, когда Вяземский перевел на русский язык роман Бенжамена Констана» («Пушкин и его соврем.», вып. XV, стр. 18—19). О прозе Пушкина см. статьи: Б. М. Эйхенбаума: Путь Пушкина к прозе — в «Пушкинском Сборнике» памяти С.А. Венгерова, Пгр. 1923, стр. 59—73, и Н.О. Лернера: Проза Пушкина, изд. 2, Пгр. 1923. Ср. ниже, стр. 464.

— Прадт — Dominique Dufour de Pradt (род. 1759, ум. 1837) — французский архиепископ, критик, историк, экономист и публицист; он отзывался на различные современные ему события статьями, которые издавал в виде отдельных брошюрок; написанные остроумно и хлестко, они имели шумный, но кратковременный успех и скоро забывались. Пушкин поэтому предостерегает своего друга от такого сомнительного успеха. О Прадте см. «Остафьевск. Архив», т. I, стр. 534—535.

— «Поэма в мистическом роде» — знаменитая «Гавриилиада» (см. выше, в письме от 7 мая 1821 г. (№ 22, стр. 18—19 и 223), из-за которой Пушкину в 1828 г. пришлось пережить не мало неприятностей; тогда он от нее официально отрекся; 10-го декабря 1822 г. князь П.А. Вяземский, сообщая А.И. Тургеневу о том, что Пушкин прислал ему «одну свою прекрасную шалость», привел отрывок из «Гавриилиады» в 19 стихов («Ост. Арх.», т. II, стр. 287). Историю этой поэмы см. в издании ее под редакцией и с предисловием Б.В. Томашевского в серии «Трудов Пушкинского Дома», Пгр. 1922 г.

— Слова Пушкина по поводу его «поэмы в мистическом роде»: «я стал придворным» — объясняются тем, что под конец жизни и сам имп. Александр, а за ним и многие близкие к нему придворные (особенно Министр Народного Просвещения князь А.Н. Голицын, которого современник А.И. Михайловский-Данилевский называет «известным придворным шутом» — «Русск. Стар.» 1890 г., т. 68, стр. 509) и правительственные чиновники предавались религиозному мистицизму; последний был ненавистен Пушкину, и П.В. Анненков («Пушкин в Александровскую эпоху». С.-Пб. 1874, стр. 146) считает, что «Гавриилиада» явилась «ответом на корыстное ханжество клерикальной партии». В послании своем к князю А.М. Горчакову Пушкин еще в 1819 г. с осуждением осмеивал

украшенных глупцов,
Святых невежд, почетных подлецов
И мистика придворного кривлянья.