|
|
[4-го апр?ля 1817 г. Царское-Село].
Почтенн?йшій Степанъ Степановичь
Извините ежели старинный приятель пишетъ вамъ только дв? строчки съ половиной — въ будущую почту напишетъ онъ дв? страницы 1/2
Егаза Пушкинъ.
1 Впервые напечатано Б.Л. Модзалевским в сборнике Пушкинского Дома: «Литературные Портфели. I. Время Пушкина», издательство «Атеней», С.-Пб. 1923, стр. 20 в статье: Коллективное письмо Лицейской поры С.С. Фролову (стр. 19—25), по подлиннику, принадлежащему Пушкинскому Дому Академии Наук.
— Строки Пушкина составляют часть коллективного письма лицеистов к своему инспектору Степану Степановичу Фролову. Вот его текст:
4 Апр?ля 1817 года.
Чувствую, что виноватъ передъ вами почтенный Степанъ Степановичь — об?щался быть секретаремъ для отправленія писемъ къ вамъ, а до сихъ поръ еще ни слова несказалъ путнаго. Да и теперь будетъ тоже. — Экзаменъ не за горами — а до сихъ [поръ] были вс? въ Петербург? на праздник?; я незабылъ, что зывали вы меня за мои частыя пословицы Саншо-Пансо, что жъ худаго-то, понабрался ихъ, а он? и пригодятся — малъ золотникъ да дорогъ — также заключите и о письм? съ почтеніемъ пребывающаго къ вамъ
Ивана Малиновскаго.
Посмотримъ кто изъ насъ: вы ли почтенн?йшій, Степанъ Степановичъ, прі?дете въ Царское или я прискачу къ вамъ въ Лонку. Желаю впрочемъ чтобъ вы первый посетили насъ и увид?ли исполненіе желанія вашего. Каковы ваши труды? Подъ надзоромъ добраго хозяина думаю я вся Лонка разцвъла; — какъ весело! — Будьте здаровы и незабудьте вашего Есакова.
Вспомните и обо мн?, почтенн?йшій Степанъ Степановичь! намъ же все напоминаетъ васъ; мы встр?тили и провели праздники, но — безъ васъ, и теперь опять по прежнему начинаемъ бродить по саду, но васъ уже н?тъ: возвратитесь скор?е, Царское село не хуже Лонки, и зд?сь вы будете между Рускими, между т?ми, которые знаютъ васъ и любятъ столько, сколько любить можно добр?йшаго наставника. Позвольте ув?рить васъ въ чувствахъ глубокаго почтенія и преданности вашего покорн?йшаго слуги
Владиміра Вольховскаго.
Незабывайте его, незабывайте насъ.
Съ брата по строчк?, выдетъ ц?лое письмо. — Съ какимъ удовольствіемъ приписываю я къ другимъ и моихъ два слова — Христосъ воскресе! Степанъ Степановичъ! почтенн?йшій начальникъ! Съ праздниками поздравляемъ васъ.
Алекс?й Илличевскій.
Позвольте и мн? написать вамъ несколько словъ, почтенн?йшій Степанъ Степановичь! Извините, что до сихъ поръ сего не сд?лалъ; но право времени ни минуты не им?лъ свободной! Праздники провелъ я въ Петербург? — и теперь опять въ кругу милыхъ моихъ товарищей — но все не то: васъ не нахожу — Козырь вскрылся! — нырнулъ въ лонку, — а насъ военныхъ покинулъ. Худо Степанъ Степановичь, но ужъ такъ и быть все прощу вамъ — если только вы незабудете любящаго и почитающаго васъ друга.
Иванъ Пущинъ.
Маславъ много, много вамъ кланяется.
И я, любезн?йшій Степанъ Степановичъ, свид?тельствую вамъ почтеніе, христосуюсь съ вами и очень желаю васъ опять увид?ть. Остаюсъ всегда желающимъ Вамъ здаровья и щастія
Б. Дельвигъ.
Затем следует приписка Пушкина, а за нею — приписка неизвестного нам по прозвищу Лицеиста: — Finis coronat opus — Biscup.
Письмо лицеистов-товарищей писано на Фоминой неделе в 1817 г., когда лицеисты, встретив 25 марта пасху в семейном кругу, снова съехались в Царское-Село и уже начинали готовиться к выпускным экзамена». Письмо своим тоном — почтительно дружественным и добродушным — мало отвечает тому представлению о С. С. Фролове, которое утвердилось за ним в Пушкинской литературе со слов одного из товарищей Пушкина — барона М.А. Корфа (Я. К. Грот, Пушкин, изд. 1899 г., стр. 239—242), — слов, подтверждавшихся одною из Лицейских «Национальных песен» (К. Я. Грот, Пушкинский Лицей, стр. 234—237 и Н. Гастфрейнд, Товарищи Пушкина, т. II, стр. 30—31), карикатурою в № 4 «Лицейского Мудреца» (К. Грот, Пушкинский Лицей, 1911, стр. 303), а также известным эпизодом с Малиновским, Пущиным и Пушкиным, когда они, задумав и осуществив на деле маленькую пирушку (в октябре 1814 г.), были затем уличены, и Фролов придал делу формальный ход, в результате чего виновные были приговорены к нескольким взысканиям, которые могли печально отразиться на их будущности; известны по этому поводу: рапорт Фролова (И.А. Шляпкин, Из неизданных бумаг Пушкина, С.-Пб. 1903, стр. 336), рассказ И.И. Пущина (Л.Н. Майков, Пушкин, С.-Пб. 1899, стр. 59—60) и стихотворение Пушкина «Воспоминание», в котором юный поэт рассказывает, как, «в отрадной тешине», они «топили горе» «в чистом вине» и как веселое сборище было внезапно прервано:
Вдруг педанта глас ужасный
Нам послышался вдали —
И бутылки вмиг разбиты
И бокалы все в окно.
Всюду на полу разлиты
Пунш и светлое вино.
Убегаем торопливо...
Вмиг исчез минутный страх:
Щек румяных цвет игривой,
Ум и сердце на устах,
Хохот чистого веселья,
Неподвижный, тусклый взор —
Изменяли чад похмелья,
Сладкий Вакха заговор и т.д.
Степан Степанович Фролов, отставной подполковник артиллерии, человек уже пожилой (во время определения на службу в Лицей ему было 49 лет), хотя и получил систематическое воспитание (во 2 Кадетском Корпусе), был человек настолько малообразованный, что, по словам Корфа, «в жизни ничего не читал» и воображал, «по сходству звуков, что Эмиль Руссо — женщина». В Лицей он попал после того, что занимал должность Минского Уездного Предводителя дворянства и Дисненского поветового маршала; по словам Корфа, ранее он служил при одном из Кадетских Корпусов, «какими-то судьбами сделался известен графу Аракчееву и, по мощному его слову, без малейших с своей стороны прав и предшествий», был определен в Лицей «надзирателем по учебной и нравственной части». После смерти, 23 марта 1814 г., первого Директора Лицея Василия Федоровича Малиновского, место его почти два года оставалось незамещенным, и исправление его должности переходило к нескольким лицам, — сначала к проф. Кошанскому, а когда он заболел,
— к Конференции; это повело к расстройству дел в Лицее, т.к. профессора, занятые прямыми своими обязанностями, не могли достаточно внимательно наблюдать за воспитанниками; открылись беспорядки, гувернеры не исполняли своего дела, и среди юношей показалась распущенность; между самими членами временного управления произошли неудовольствия, часть экономическая пришла в беспорядок; тогда-то Министр Народного Просвещения граф А.К. Разумовский возложил, 13 сентября 1814 г., обязанности Директора на проф. Гауеншильда, а ближайший надзор за гувернерами и воспитанниками вверил тогда же приглашенному Фролову. Фролов был фактически Директором Лицея, и не прошло месяца со времени его вступления в должность, как он накрыл троих своих питомцев в недозволенном и тайном служении Вакху... Вышеупомянутая «Национальная песнь» на Фролова, пространная и довольно таки грубая и резкая, свидетельствует, что Фролова мало любили и мало уважали. Приводить ее целиком не стоит, так как она слаба по композиции, но содержание ее ценно своею недвусмысленною определенностью отношений к Фролову; последний упоминается еще в эпиграмме Пушкина «Портрет», относящейся к Лицейскому периоду, и в одной из эпиграмм недавно обследованного Н.В. Измайловым рукописного сборника стихотворений лицеистов, принадлежащего Пушкинскому Дому.
— Когда Директором Лицея был назначен известный Е.А. Энгельгардт (27 января 1816 г.), — Фролов был определен инспектором, однако, новый Директор, прекрасный педагог, вероятно, вскоре же оценил ближайшего своего сотрудника по достоинству, — и Фролов уже через год уволился из Лицея (И. Селезнев, Исторический очерк имп. Александровского Лицея, С.-Пб. 1861, стр. 159). «С претензиями на ум, на познания, с надутою фигурою, не имея никакого достоинства и ни малейшего характера, притом отчаянный игрок, этот Фролов», говорит М.А. Корф, «был одним из самых типических лиц в пошлом сборище наших менторов. Переделав постепенно его грубую, но слабую, солдатскую натуру на наш лад, возвысив его, так сказать, до себя, — ибо когда он обтерся немного в нашем обществе, то не мог не почувствовать, что каждый из нас и умнее его, и более его знает, — мы обратили его в совершенное посмешище и издевались над ним открыто, ему самому в лицо» (Я. Грот, Пушкин, стр. 239—240). Письмо к Фролову его питомцев, как мы сказали, не подтверждает приведенного беспощадного свидетельства Корфа. Может быть этот отзыв по существу несправедлив, но может быть и то, что или добрые и воспитанные юноши в своем коллективном послании к инспектору были просто мало искренни и намеренно чересчур снисходительны к нему, или, что они под конец пребывания своего в школе изменили свое отношение к Фролову, который и сам к этому времени сумел измениться к лучшему.
Всех воспитанников в I выпуске Лицея было 29 человек, но в письме к Фролову приняли участие только 8 из них; из числа наиболее известных членов Лицейской семьи Горчаков, Кюхельбекер, Корф, Матюшкин, Яковлев не приняли участия в письме Фролову, уехавшему тогда в имение Ленки (Смоленской или Минской губернии; оно упоминается в Национальной песне: К.Я. Грот, Пушкинский Лицей, стр. 236, прим. 9, — и в эпиграмме, опубликованной Н.В. Измайловым в «Сборнике Пушкинского Дома на 1923 г.», С.-Пб. 1922, стр. 68, 73), зато приветствовали Фролова: Иван Васильевич Малиновский (сын первого Директора Лицея), Семен Семенович Есаков, в 1831 г. застрелившийся под Варшавой; Иван Иванович Пущин, — впоследствии декабрист, автор замечательных воспоминании о Пушкине, Владимир Дмитриевич Вольховский, окончивший курс с первою золотою медалью, затем замешанный в дело декабристов и долго служивший на Кавказе; Алексей Демьянович Илличевский, — один из Лицейских поэтов; барон Антон Антонович Дельвиг, ближайший и любимейший друг Пушкина, — наконец сам он, «егоза Пушкин». Живость характера и быстрота движений была одною из отличительных черт Пушкина и сохранялась им долго. Известная актриса А.М. Колосова (Каратыгина) в Воспоминаниях своих о знакомстве с Пушкиным как раз в 1817 г., к которому относятся и настоящие строки поэта, вскоре после выхода его из Лицея, рассказывает о нем: «Угрюмый и молчаливый в многочисленном обществе, «Саша Пушкин», бывая у нас, смешил своею резвостью и ребяческою шаловливостью. Бывало, ни минуты не посидит спокойно на месте: вертится, прыгает, пересаживается, перероет рабочий ящик матушки, спутает клубки гарусу в моем вышиванье, разбросает карты в гранпасьянсе, раскладываемом матушкою... «Да уймешься ли ты, стрекоза!» крикнет, бывало, моя Евгения Ивановна. — «перестань, наконец!» Саша минуты на две приутихнет, а там опять начнет проказничать. Это был сущий ребенок, но истинно благовоспитанный, «enfant de bonne maison» («Русск. Стар.» 1880 г., № 7, стр. 568). Данное себе Пушкиным самоопределение — «егоза» — конечно очень ценно, лишний раз подчеркивая непоседливость, или по определению его няни, неуимчивость Пушкина. «Егоза» отделался лишь несколькими, ничего не говорящими строками, посулив в будущем длинное письмо, но можно с уверенностью сказать, что обещания своего Пушкин не исполнил: вскоре начались у него экзамены и 9 июня он уже был выпущен из Лицея, написав ближайшим друзьям своим прощальные стихи и обратившись ко всем товарищам с известным посланием:
Промчались годы заточенья;
Недолго, милые друзья,
Нам видеть кров уединенья
И Царскосельские поля:
Разлука ждет нас у порогу,
Зовет нас света дальний шум,
И всяк избрал свою дорогу
С волненьем гордых юных дум...
|