|
|
[Вторая половина октября — ноябрь 1825 г. Михайловское].
Черновое.
(J’avois 20 ans en 1820). [quelques] des propos inconsid?r?, des vers satiriques [me firent remarquer] [repandre dans le public] le bruit se repandit que j’avois ?t? traduit [?] et fouett?? la ch secr?te.
[Je] Je fus le dernier ? apprendre ce bruit qui ?toit devenu general, je me vis fl?tri [del [d?courag?] dans l’opinion. Je fus [dec.] d?courag? — je me battois, j’avois 20—Je deliberois [j’] si je ne ferai pas bien de me suicider ou d’assassiner V —
Dans le 1 cas je ne faisois qu’assurer un bruit qui me deshonoroit, [dans] en [second lieu] je ne me veng. pas, puisqu’il n’y avoit pas d’outrage, je [fesois] comettois un crime [gratuit], je sacr. ? l’opinion [des hommes] d’un public que je m?prisois, un homme [qui] [?] auquel tenoit tout et talent, dont j’avois ?t? l’admirateur involontaire. — Ces r?flex. me d?termin?rent.
Tel. furent mes r?flexions. Je les com. ? un ami qui fut parf. de mon avis — Il me conseilla des d?marches de justif. envers l’autorit? — J’en sentis l’inutilit?.
Je r?solus de mettre tant [de d.] d’ind?cence, de jactance dans mes discours et mes ?crits, qu’enfin l’autorit? [fut] soit oblig? de me traiter en criminel: [j’esperoi] j’aspirois la Sib?rie on la forteresse comme [marque de] r?habilitation.
La conduite magnanime, lib?rale [et de] de l’autorit? me toucha profondement, en [me d?culpant] d?racinant entierement une ridicule calomnie. Depuis, jusque ? ma disgrace s’il m’est quelquefois ?chapp? des plaintes contre un ordre de chose re?u, si quelquefois je m’abandonnois ? de jeunes d?clamations, je suis pourtant bien s?r d’avoir toujours respect? soit dans mes ?crit, soit dans mes discours, la Personne de V. M. Sire, on m’accuse d’avoir compt? sur [Votre Magn] la g?n?rosit? de votre caract?re; je vous ai dit la verit? avec une franchise dont [j’avoue n’avoir pas ?t?] [n’??re] it seroit impossible d’?tre capable envers tout autre souverain du monde —
Aujourd’hui j’ai recours ? cette g?n?rosit? — [Ma] [Ni ma campagne] Ma sant? [est] a ?t? fortement alt?r?e dans ma jeunesse — un anevr. de coeur [devenu avec] exige une prompte operation, un traitement prolong? — [le sejour de Ps-] la ville qui m’a ?t? assign?e ne peut me procurer aucun secours. Je supplie V. M. de me permettre le sejour d’une de nos capitales ou bien de m’ordonner un endroit de l’Europe ou je [ne serois pas d?nu? de tout secours] prendre soin de mon existence....<Перевод см. в примкчании>
1
Императору Александру I (стр. 168—169). Впервые напечатано в «Русск. Стар.» 1884 г., т. 43, стр. 33—34, и в «Русск. Арх.» 1884 г., кн. III, стр. 193—194, с переводом, который ранее был дан, но без французского текста, в книге П.В. Анненкова: Пушкин в Александровскую эпоху, С.-Пб. 1874, стр. 142—143; подлинник в рукописи б. Румянцовского Музея № 2370, стр. 69—70.
— Всеми редакторами (начиная с П.О. Морозова, — изд. Литературного Фонда, т. VII, стр. 131; Ефр.-Сувор., т. VII, стр. 185; Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 223) этот черновик принимался за набросок или за первоначальную редакцию прошения (выше, № 147), посланного к Жуковскому при письме к нему от конца мая — начала июня 1825 г. (см. выше, № 146); однако, этому противоречит как содержание письма, разнящееся от указанного короткого прошения, так и упоминание о Пс<кове> и слова в конце текста настоящей, пространной редакции прошения: «город, который мне для того [т.-е. лечения] назначен», — а разрешение Пушкину на поездку во Псков последовало в самом конце июня. (Ср. у М.А. Цявловского: «Тоска по чужбине у Пушкина» — «Голос Минувшего» 1916 г., № 1, стр. 51—53). Мы видели, как отнесся Пушкин к этой «неожиданной милости его величества» (письмо № 152), и знаем, что он сразу же положил остаться в Михайловском и во Псков не ездить. Только в августе — сентябре созрело в нем решение, — под влиянием настояний Вяземского, Жуковского и, может быть, А.П. Керн, — воспользоваться данным ему правом на поездку, которую он и совершил в последних числах сентября — первых октября (см. № 183). К середине октября у Пушкина сложилась внутренняя уверенность в том, что он скоро будет прощен или, во всяком случае, получит возможность уехать куда-либо дальше Пскова, — о чем обещал ходатайствовать и Адеркас (письмо к Жуковскому от 6 октября, № 183). В своем стихотворении «19 октября» он писал именно в это время (стр. 15-я):
Пора и мне... пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год — и с вами снова я!
Исполнится завет моих мечтаний;
Промчится год, и я явлюся к вам!
О, сколько слез и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!
В черновых же вариантах, не вошедших в окончательную редакцию, пьесы, он вспоминал и Александра I, прощая ему свое «неправое гоненье» и предлагая за него здравицу:
Полней, полней и, сердцем возгоря,
Опять до дна, до капли выпивайте!
Но за кого ж?... О други! угадайте...
Ура наш царь! Так выпьем за царя!
Он человек: им властвует мгновенье,
Он раб молвы, сомненья и страстей, —
Но так и быть, простим ему [неправое] гоненье:
Он взял Париж и создал наш Лицей!
А.П. Керн незадолго до того советовала Пушкину обратиться к императору, — и хотя поэт предложение это категорически отверг, говоря, что «участь его существования должна решить судьба», и что он «не хочет в это вмешиваться» (письмо от 22 сентября, № 181), — тем не менее, мысль была дана, — и поэт мог, хотя бы «про себя» набросать новый проект прошения царю, по отношению к которому у него сложилось мягкое чувство, — особенно в виду высказанных Жуковским надежд на то, что «Трагедия искупит его» (письмо № 183). Все эти соображения заставляют нас отнести проект нового прошения ко второй половине октября — ноябрю 1825 г.; оно писано было во всяком случае до времени получения в Михайловском известия о кончине Александра I (последовавшей в Таганроге 19 ноября 1825 г.), о которой в Петербурге узнали 27 ноября, а Пушкин ничего не знал еще 30 ноября (см. письмо № 187).
Перевод: «(Мне было 20 лет в 1820 году) [некоторые] необдуманные отзывы, сатирические стихи [обратили на меня внимание] [распространиться в публике]. Разнесся слух, будто бы я был отвезен в Секретную Канцелярию и высечен. Я последним узнал об этом слухе, который стал уже общим. Я увидал себя опозоренным [упавшим духом] в общественном мнении. Я впал в отчаяние, я дрался на дуэли — мне было 20 лет тогда. Я соображал, не следует ли мне застрелиться или убить В 2.
В первом случае я только подтвердил бы позорившую меня молву, [во вторых] — я бы не мстил за себя, потому что оскорбления не было, — [сделал] совершил бы [беспричинное] преступление, я принес бы жертву мнению [людей] общества, которое я презирал, человека [который] всеми ценимого и талант, который невольно внушал мне почтение к себе. На этих размышлениях я остановился. — Таковы были мои размышления. Я сообщил их одному моему другу3, который был совершенно согласен с моим мнением. Он советовал мне сделать попытку оправдаться перед властью. Я чувствовал бесполезность этого. Я решился тогда вкладывать столько неприличия и столько дерзости в свои речи и в свои писания, чтобы власть вынуждена была, наконец, отнестись ко мне как к преступнику: я жаждал Сибири или крепости, как средства для восстановления чести.
Великодушный и мягкий образ действий власти4 меня тронул, [оправдав меня] вырвав с корнем смешную клевету. С тех пор, вплоть до моей ссылки, если иной раз и вырывались у меня жалобы на установившийся порядок вещей; если иногда и предавался я юношеским разглагольствованиям, то все-таки, я смело утверждаю, что всегда, будь то в моих писаниях, или в разговорах, я уважал особу вашего величества. — Государь! Меня винят в том, что я рассчитывал на великодушие вашего характера. Я сказал вам всю правду и с тою откровенностью, которая была бы предосудительна в глазах всякого иного властителя в свете. Ныне прибегаю к этому великодушию. [Моя], [Ни деревня моя] Здоровье мое сильнейшим образом было подорвано в моей молодости, аневризм сердца [сделавшийся] требует безотлагательной операции и продолжительного лечения. [Пребывание во Пс.]. Город, который мне для того назначен, не может доставить мне никакого пособия. Я умоляю ваше величество разрешить мне пребывание в одной из наших столиц, или назначить мне местность в Европе, где я [не был бы лишен всякой помощи] заботиться о своем существовании».
— М.А. Цявловский, приведя это письмо и считая, что Пушкин высказался в нем о желании убить Александра I, говорит: «Мы видели [см. письмо № 156, стр. 144], что Пушкин замену своего [первого] прошения государю, — «дельного и благоразумного», прошением матери, рассчитанным на то, чтобы разжалобить Александра I, считал ошибкой. По мнению Пушкина, государь в подаче прошения матерью, а не самим поэтом мог увидеть «хитрость и неуклончивость» нераскаявшегося преступника. Теперь, в этом проекте прошения, исключительной откровенностью поэт хочет обезоружить государя, действуя на его чувство великодушия. Поэт как бы хочет сказать: «Будьте, государь, со мной столь же великодушны, как я откровенен с вами». Вот, по нашему мнению, смысл этого необычного прошения, в котором подданный пишет своему государю, что он хотел его убить. Но посылать свое прошение Александру I Пушкину не пришлось, так как 19 ноября 1825 г. государь умер» («Гол. Мин.» 1916 г., № 1, стр. 53). Н.О. Лернер, соглашаясь с М.А. Цявловским в том, что настоящее письмо Пушкина не является черновым проектом прошения, которое Пушкин намерен был подать через Жуковского, указывает, что хронологический довод в пользу этого мнения «не единственный. Подлинник этого проекта, сохранившийся в бумагах Жуковского и напечатанный рядом с письмом, при котором был Жуковскому прислан...., по содержанию и тону далек от знаменитого письма к Александру 1, ошибочно принимаемого за другую редакцию одного и того же письма. Написанное в момент экзальтации, это письмо Жуковскому не было послано, да едва ли Жуковский и узнал когда-нибудь о его существовании. А если бы даже Пушкин отправил подобное признание по назначению [Н.О. Лернер допускает чтение П.О. Морозова и М.А. Цявловского], то уж, конечно, не стал бы вмешивать друга в столь рискованное дело и послал бы прямо от себя» («Пушкин и чужбина» — «Журнал Журналов» 1916 г., № 14, стр. 15).
2 В черновике это слово не дописано. В.Е. Якушкин читает его просто: «ou d’assassiner V.»; П.О. Морозов: «ou d’assassiner Votre Majest?»; в Акад. изд. Переписки: «ou d’assassiner Vor[onzow]»; М.А. Цявловский: «ou d’assassiner Vous»; Анненков пропускает неясное слово; мы не беремся решить, какое чтение правильно, но полагаем, что чтение Академического издания неверно безусловно, ибо в 1820 году Пушкин не имел еще никаких отношений к Воронцову, чтение же П.О. Морозова и М.А. Цявловского считаем весьма рискованным: вряд ли у Пушкина могла родиться мысль о цареубийстве по столь личному поводу, а если и являлась, то вряд ли бы он поведал о ней императору, от которого ожидал прощения. К тому же нельзя сказать: ou d’assassiner Vous...
3 Комментаторы предполагают, что это был П.Я. Чаадаев.
4 Пушкин был не сослан, а лишь переведен по службе к Инзову, причем ему были выданы даже значительные деньги на дорожные издержки.
|