1-2

[Начало іюня 1825 г. Михайловское].

Жду, жду писемъ отъ тебя — и не дождусь — не принялъ-ли ты опять во услуженіе покойнаго Никиту — или ждешь оказіи? — проклятая оказія! ради Бога, напиши мн? что нибудь: ты знаешь что я им?лъ нещастіе потерять Бабушку Чичерину и дядю Петр. Льв. — получилъ эти изв?стія безъ приуготовленія и нахожусь въ ужасномъ положеніи — ут?шь меня, это священной долгъ дружбы (сего священнаго чувства).

Что д?лаютъ мои Разн. Стих.? вид?лъ-ли ихъ Бируковъ Грозный? отъ Плетнева не получаю ни единой строчки; что мой Он?гинъ? продается-ли? къ стати: скажи, Пле<тневу> чтобъ онъ Льву давалъ изъ моихъ денегъ на ор?хи а не на коммиссіи мои — по тому что это напрасно: Такова безсов?стнаго комиссіонера н?тъ и не будетъ. — По твоемъ отъ?зд? перечелъ я Державина всего и вотъ мое окончательное мн?ніе. Этотъ чудакъ не зналъ ни Руской грамоты ни духа Рускаго языка. — (вотъ почему онъ и ниж? Ломоносова) — онъ не им?лъ² понятія ни о слог?, ни о гармоніи — ни даже о правилахъ стихосложенія. — Вотъ почему онъ и долженъ б?сить всякое разборчивое ухо — Онъ не только не выдерживаетъ Оды но не можетъ выдержать и строфы (изключая чего знаешь). Чтожъ въ немъ: мысли картины и движенія истинно поэтическія; читая его, кажется, читаешь дурной, вольной переводъ съ какого-то чудеснаго подлинника. Ей богу, Его Геній думалъ по татарски — а руской грамоты не зналъ за недосугомъ. Державинъ со временемъ переведенный изумитъ Европу а мы изъ гордости народной не скажемъ всего что мы знаемъ объ немъ (не говоря ужъ о его Министерств?) у Державина должно сохранить будетъ одъ восемь да несколько отрывковъ а проччее сжечь — Геній его можно сравнить съ Геніемъ Суворова — жаль что нашъ поэтъ слишкомъ часто кричалъ п?тухомъ — довольно объ Державин? — что д?лаетъ Жуковскій? — Передай мн? его мн?ніе о 2-ой глав? Он?г., да о томъ что у меня въ пяльцахъ — Какую Крыловъ выдержалъ операцію? дай Богъ ему многія л?та! — Его М?льникъ хорошъ какъ Демьянъ и ?ока — Вид?лъ ли ты Н. М.? идетъ-ли впередъ Исторія? гд? онъ остановится? Не на избраніи-ли Ром<ановыхъ>? Неблагодарные! 6 Пушкиныхъ подписали избирательную Грамоту! да двое руку приложили за неум?ніемъ писать! А я, грамотный потомокъ ихъ, что я? гд? я.....

На обороте: Его Высокоблагородію Милостивому Государю Барону Антону Антоновичу Дельвигу въ С. Петербургъ въ Имп. Публ. Библіотеку. Почтовый штемпель: Опочка 1825 іюн. 8.

¹ Барону А.А. Дельвигу (стр. 137—138). Впервые напечатано в «Материалах» Анненкова, стр. 156—157 и 244 (отрывки), в «Современнике» 1863 г., № 8, стр. 371 (отрывки, в статье В.П. Гаевского: «Пушкин в Лицее»), в «Полярной Звезде на 1861 г.» Герцена и Огарева, Лондон. 1861, стр. 93—95 (полностию) и в «Вестн. Европы» 1881 г., № 1, стр. 7—9 (полностью). В статье своей о Дельвиге в «Современнике» 1853 г., т. XXXVII, № 2, отд. III, стр. 77, прим. 4-е, Гаевский лишь упомянул об этом письме, почему-то указывая его точную дату (5-го июня), которой на подлиннике, находящемся ныне в Библиотеке Академии Наук (на бум. — вод. зн. Гг. Х. 1824 Г.) нет 1; письмо было запечатано перстнем-талисманом.

— Письмо писано через месяц с небольшим после возвращения Дельвига от Пушкина из Михайловского (см. выше, стр. 432 и 446) и пришло к Дельвигу в пору неприятностей, вызванных выходом его со службы из Публичной Библиотеки (Ю. Верховский, Материалы литературные и биографические, Пб. 1922, стр. 10—11 и 39—41).

— Никита — слуга Дельвига; биограф последнего, В.П. Гаевский, говоря о совместной жизни Дельвига и Боратынского, пишет: «Хозяйственные распоряжения в домашнем быту обоих поэтов предоставлены были на произвол находившегося у Дельвига в услужении человека Никиты, который в лености и беспечности мог поспорить разве только с своим барином. Вероятно, уважая в нем собственные качества, Дельвиг не отпускал Никиту, несмотря даже на то, что Никита был постоянно пьян, распоряжался карманом барина (когда в нем водились деньги), как своим собственным, и не всегда считал нужным доставлять его письма по адресу... Вообще порядок, чистота и опрятность были качествами, неизвестными в домашнем быту обоих поэтов. Эта беспорядочная обстановка жизни, считавшаяся тогда поэтическою, доходила до цинизма, и Дельвиг, во всем старавшийся быть эпикурейцем, был в то же время и циником в значительной степени, хотя, быть может, и бессознательно» («Современник» 1853 г., т. XXXIX, № 5, стр. 40—41). В письме к Дельвигу от 23 июля 1825 г. (№ 156) Пушкин опять вспоминал про знаменитого Никиту.

— В словах Пушкина о смерти его бабушки и дяди нельзя не видеть шутки. Незадолго Пушкин с Дельвигом «оплакали» смерть Анны Львовны Пушкиной (см. выше, в письме № 142), — теперь же скончались: Варвара Васильевна Чичерина (родная сестра Ольги Васильевны Пушкиной, жены Льва Александровича, родного деда поэта), престарелая девица, помещица Козельского уезда Калужской губернии (где ей принадлежало село Березичи и пустошь Пронско, с 289 душами), умершая 15 апреля 1825 г., на 83 году жизни, и погребенная в Оптиной пустыни (ср. ниже, в письме от 14—15 августа 1825 г. № 171), — и Петр Львович Пушкин, отставной артиллерии подполковник, вдовый и бездетный старик, помещик сельца Кистенева, Лукояновского уезда Нижегородской губернии (коим впоследствии владел поэт), умерший 15 мая 1825 г. — «Василий Львович Пушкин поехал хоронить тетку, после коей получил 300 душ», сообщал А. Я. Булгаков своему брату 1 июня 1825 г. из Москвы: «а теперь ему еще наследство: умер у него холостой брат, оставил также более 500 душ, на раздел с Сергеем Львовичем. Того и гляжу теперь, — что нет ни тетки, ни сестры Анны Львовны, — укатит наш подагрик-поэт в чужие края» («Русск. Арх.» 1901 г., кн. II, стр. 183—184).

— Стихотворения Пушкина, посланные Льву Пушкину и Плетневу в середине марта, еще не были тогда сданы в цензуру, а из-за этого затягивалось и дело издания книги; поэт очень сетовал на брата за невнимание к его просьбе и с горечью выговаривал ему в письме от 28 июля (см. № 159). Цензор Бируков подписал книгу к печати 8 октября 1825 г., а вышла она в свет 30 декабря. Между тем, волнующие слухи об ее издании и об издании «Цыган» тогда уже распространились и по Москве: в № 11 «Московского Телеграфа» за 1825 г., ч. III (июнь), было сообщено, что «Цыгане, новая Поэма А.С. Пушкина, печатается в Петербурге. Кроме того будут изданы вновь прежние его Поэмы и, как сказывают, собрание небольших его Стихотворений, с присовокуплением многих новых — и отличных по достоинству, можем прибавить, ибо мы слышали их несколько здесь, в Москве, от приезжих из Петербурга, которые на память прочитывали нам множество новых стихов Пушкина. Невольно вспомнишь слова старика Вольтера: «Есть и всегда будет множество молодых людей, которые пишут хорошие стихи. Но не довольно писать хорошо: надобно, чтобы в стихах было, не знаю что такое, что заставляет нас затвердить их наизусть и читать, несмотря на то, что мы уже их читали: без этого сто тысяч хороших стихов — потерянный труд!» (стр. 182—183).

— О продаже «Евгения Онегина» Плетнев сообщал Пушкину 5 августа: «28 Марта, при посылке 1000 руб., я сказывал тебе, что на книгопродавце осталось 7 р. 50 к. Он показал, что 7 руб. им издержаны на разные посылки по твоим комиссиям. Вновь же Онегина продано (кроме тех, о которых я уже тебя уведомлял, т.-е. к 1-му Марта — 700 экз., да к 28 Марта 245 экз.) 161 экз., т.-е. на 734 руб. 50 к., а прибавь к этому бывшие на книгопродавце 50 к., получить ты и должен ровно 725 р. И так, чтобы привести в ясность тебе весь ход этой торговли, я повторю: Напечатано 2400 экземпляров; за деньги из них прод. 1106 экз., а без денег вышло для разных лиц 44 экз. Следовательно продать осталось еще 1250 экз. И их-то я решился для скорейшей продажи уступать книгопродавцам по 20 процентов, т.-е. чтобы тебя с них за экземпляр брать по 4 руб., а не по 4 р. 50 к., как было прежде. Доволен ли ты моими распоряжениями?» (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 255—256; ср. еще стр. 273,274—276, 320).

— Мнение о Державине см. еще в предыдущем письме, № 148, — к А.А. Бестужеву. По этому поводу В.П. Гаевский говорит: «Письмо это, как справедливо замечает П.В. Анненков, более всех других вводит в литературные задушевные убеждения Пушкина. Замечательное по смелой и меткой характеристике Державина, оно свидетельствует, что в течение последних десяти лет произошел совершенный переворот в литературных убеждениях Пушкина, который еще в 1815 г. на Лицейском экзамене благоговел перед Державиным. Такой же самостоятельный и вполне справедливый, хотя менее резкий взгляд на его произведения впервые высказан в печати лет через двадцать Белинским, который не мог знать мнения Пушкина — замечательное совпадение суждений двух гениальных умов. Хотя г. Анненков в выноске к этому письму и говорит, «что с течением времени, накоплением опытности, идей и развитием мыслящей способности, Пушкин изменил свои суждения о Державине, но мы этого не видим и считаем подобную оговорку уступкой цензуре, чтобы спасти остальную часть письма» («Вестн. Европы» 1881 г., январь, стр. 9). — Действительно, при печатании «Материалов» Анненкова место письма Пушкина с отзывом его о Державине вызвало большое сомнение в цензоре, который не считал возможным пропустить это место во исполнение распоряжения, по коему не должна была допускаться к обнародованию никакая критическая оценка старых классических писателей, если она может умалить их авторитет (распоряжение было вызвано доносами на критические разборы литературы Белинского, будто бы оскорбляющие народную гордость и помрачающие славу великих мужей России). Анненкову пришлось писать длинное объяснение и доказывать желательность появления в печати отзыва Пушкина, показывающего, «как с течением времени и с накоплением опытности, идей и развития мыслящей способности Пушкин изменял постепенно свои суждения об авторах к лучшему», и как «поучительный пример, как истинно замечательный писатель поправляет собственные свои суждения и предостерегает других от ранних увлечений, кончающихся неизбежно раскаянием» (см. статью П.В. Анненкова: Любопытная тяжба — «Вестн. Европы» 1881 г., январь, стр. 25—26).

1-2