1-2-3

25-го мая [1825 г. Михайловское].

Ты спрашиваешь доволенъ-ли я т?мъ что сказалъ ты обо мн? въ Тел. — Что за вопросъ? Европейскія статьи такъ р?дки въ нашихъ журналахъ! а твоимъ перомъ водятъ и вкусъ и пристрастіе дружбы. Но ты слишкомъ бережешь меня въ отношеніи къ Ж. Я не сл?дствіе а точно ученикъ его, и только т?мъ и беру что не см?ю сунуться на дорогу его, а бреду проселочной. Никто не им?лъ и не будетъ им?ть слога, равнаго въ могуществ? и разнообразіи слогу его. Въ бореньяхъ съ трудностью силачь необычайный.

Переводы избаловали, изл?нили; онъ не хочетъ самъ созидать — но онъ, какъ Voss, Геній перевода. Къ тому же см?шно говорить объ немъ какъ объ отцв?тшемъ, тогда какъ слогъ его еще мужаетъ. Былое сбудется опять а я все чаю въ воскресеніе мертвыхъ.

Читалъ твое о Чернец?, ты исполнилъ долгъ своего сердца. Эта поэма конечно полна чувства и умн?е Войн., но въ Рыл?ев? есть бол?е замашки или размашки въ слог?. У него есть какойто тамъ палачь съ засучеными рукавами, за котораго я бы дорого далъ. За то думы дрянь и названіе сіе произходитъ отъ н?мецкого Dum, а не отъ Польскаго, какъ казалось бы съ перваго взгляда. Стихи Неелова прелесть, не даромъ я назвалъ его н?когда le chantre de la merde! (Это между нами и потомствомъ буди сказано). Статьи и стиховъ Шаликова не читалъ. Не ужъ то онъ обижается моими стихами? вотъ ужъ тутъ то я невиненъ, какъ барашекъ! спросите у братца Леона: онъ скажетъ вамъ что увид?въ у меня имя Кн. Ш. онъ присов?товалъ мн? зам?нить его Батюшковымъ — я было и послушался, да стало жаль, et j’ai remis bravement Chalikof! Это могу доказать черновою бумагою. Твои калембуры очень милы — зд?шнія д?вицы находятъ ихъ весьма забавными, а все таки жду твое о Байрон?. Благодарю за Casimir (какъ бы выкраить изъ него Calembourg? выгадай-ка). Ты, кажется, любишь Казимира, а я такъ н?тъ. Конечно онъ поэтъ, но все не Вольтеръ, не Гёте... далеко кулику до орла! — Первый Геній тамъ будетъ романтикъ и увлечетъ французкія головы Богъ в?даетъ куда. Къ стати: я зам?тилъ что вс? (даже и ты) им?ютъ у насъ самое тёмное понятіе о Романтизм?. Объ этомъ надобно будетъ на досуг? потолковать но не теперь; мочи н?тъ усталъ. Писалъ ко всемъ — даже и къ Булгарину.

25 мая.

Ты вызываешься сосводничать мн? Полевова. Д?ло въ томъ что я радъ помогать ему, а условій в?рно никакихъ не выполню — сл?дств. и денегъ его мн? не надобно. Да ты, смотри за нимъ — ради Бога! и ему случается завираться. Наприм?ръ, Донъ-Кихотъ изкоренилъ въ Европ? странствующихъ рыцарей!!! — Въ Италіи, кром? Dante единственно, не было Романтизма — А онъ въ Италіи то и возникъ. Что же такое Аріостъ? а предшественники его начиная отъ Buovo d’Antona до Orlando inamorato? какъ можно писать такъ на обумъ! А ты не пренебрегай журнальными м?лочами: Наполеонъ ими занимался и былъ лучшимъ журналистомъ Парижа (какъ зам?тилъ, помнится, Фуше).

На обороте: Вяземскому, который на дняхъ у васъ будетъ. Не то отдать А. И. Тург. для доставленія въ Москву.

Теб? ничего не пишу, Мусье Lion, за то что за тобою еще н?сколько отв?товъ.

Приписка Л.С. Пушкина: Левъ Пушкинъ просить прощенія въ томъ, что письмо разпечатано; не взглянувъ на конвертъ, онъ думалъ что оно къ нему.

¹ Князю П.. Вяземскому (стр. 131—132). Впервые напечатано в «Русск. Арх.» 1874 г., кн. I, ст. 146—149, где неправильно разбито на два письма; так же напечатано и в последующих изданиях; впервые правильно, по подлиннику, принадлежавшему гр. С.Д. Шереметеву (в Остафьевском архиве), напечатано в Акад. изд. Переписки, т. I стр. 217—219.

— Вяземский высказался о Пушкине в статье своей: «Жуковский. Пушкин. О новой пиитике басен», помещенной в «Московском Телеграфе» 1825 г. (№ 4, февраль, стр. 346—353; ср. Соч. Вяземского, т. I, стр. 178—183). Возражая против суждений о Жуковском и о Пушкине, высказанных неизвестным автором «Письма на Кавказ» (помещенного в № 2 «Сына Отечества» за 1825), кн. Вяземский писал: «Приговоры его Пушкину, заключающиеся в том же письме, не основательнее первых [о Жуковском]. Не признавая глубокой чувствительности за отличительную черту поэзии Пушкина, утверждает он [автор] далее мнение свое на следующих словах: «Пушкин не есть и не будет никогда рыцарем печального образа, чувствительным Селадоном». Будто глубокая чувствительность есть принадлежность поэтических Дон-Кихотов и слезливых Селадонов? Критик смешал чувствительность с приторною плаксивостью... Он Элегии Пушкина называет прелестными игрушками. Повое противоречие, новый non-sens! Если они игрушки то уже не прелестны! Элегия только тогда и хороша, когда Поэт в ней не шутит, а говорит за правду. Элегия — бытописание души или холодная, скучная сказка. Элегии Пушкина не прелестные игрушки, но горячий выпечаток минувшего ощущения души, минувшего вдохновения уныния, — и вот чем они прелестны!.. В другом месте ставит он Пушкина выше, гораздо выше Жуковского; но, не определив степени на того, ни другого, пускается он в одну пустую издержку слов..... В Пушкине», говорит Вяземский, «ничего нет Жуковского; но между тем Пушкин есть следствие Жуковского. Поэзия первого не дочь, а наследница поэзии последнего, и по счастию обе живы и живут в ладу, несмотря на искательства литературных стряпчих щечил, желающих ввести их в ссору и тяжбу, — с тем, чтобы живиться на счет той и другой, как обыкновенно водится в тяжбах. С удовольствием повторяем здесь выражение самого Пушкина об уважении, которое нынешнее поколение Поэтов должно иметь к Жуковскому, и о мнении его относительно тех, кои забывают его заслуги: Дитя не должно кусать груди своей кормилицы. Эти слова приносят честь Пушкину, как автору и человеку!» (ср. выше, в письме к Рылееву, № 117, стр. 113). «Но пускай еще», продолжает Вяземский: «Критик возносит Пушкина выше Жуковского, если непременно хочет ставить одного Поэта на голову другому, а не позволит им стоять рядом; Жуковский верно понесет охотно такое приятное бремя; но это не конец: у сочинителя письма на Кавказ есть в запасе и еще некоторые, кроме Пушкина, которые выше Жуковского. Сие открытие, которое он вероятно держит про себя до удобного случая, выгодно для пользы Литтературы нашей, но каково же будет Жуковскому? Предвижу, что не устоять ему, если Автору Письма поручено будет соорудить пирамиду из Поэтов наших»...

— «В бореньях с трудностью силач необычайный» — стих кн. Вяземского о Жуковском, — из его послания к нему; Пушкин уже припоминал его однажды, в применении к Жуковскому же, в своем письме к Гнедичу от 27 сентября 1822 г. № 44, стр. 43, и в объяснениях, стр. 255).

— Voss — Иоганн Гейнрих Фосс (род. 1751, ум. 1826), немецкий филолог, критик и поэт, переводчик Гомера и других греческих и латинских поэтов в стихах. «Что душа-Жуковский и что душа Жуковского?» писал кн. Вяземский Тургеневу 3 июля 1822 г.: «Не его дело переводить Виргилия, и экзаметрами. Шиллер не брался за дело Фосса: такой перевод не дело поэта, каков Жуковский, а дело хорошего стихотворца и твердого латиниста. Жуковский себя обманывает и думает обмануть других: в таком труде (по истине труде) нет развития жизни поэтической, которая кипит в нем потаенно. Ее подавай он нам, а не спондеи считай по пальцам и не ройся в латинском словаре. В таком занятии дарование его не живет, а прозябает; не горит, а курится; не летает, а движется. Скажи ему это от меня. Зачем бросил он баллады? Что за ералаш? Свободный рыцарь романтизма записывается в учебные батальоны Клейнмихеля классиков!» («Остаф. Архив», т. II, стр. 269—270).

— «Былое сбудется опять» — стих из стихотворения самого Жуковского: «Я музу юную, бывало, Встречал в подлунной стороне» (1823 г.); последняя строфа читается здесь так:

Не знаю, светлых вдохновений
Когда воротится чреда, —
Но ты знаком мне, чистый гений,
И светит мне твоя звезда;
Пока еще ее сиянье
Душа умеет различать:
Не умерло очарованье, —
Былое сбудется опять.

1-2-3