[Первая половина ноября 1824 г. Михайловское].

Братъ, ты мн? пришлешь н?мецкую критику Кавк. Пл.? (спросить у Греча) да книгъ, ради бога книгъ. Если ГГ. издатели не захотятъ удостоить меня присылкою своихъ Альманаковъ, то скажи Слёнину, чтобъ онъ мн? ихъ препроводилъ, въ томъ числ? и Талію Булгарина. Къ стати о таліи: на дняхъ я м?рился поясомъ съ Евпр. и тальи наши нашлись одиноковы. Сл?д. изъ двухъ одно: или я им?ю талью 15 л?тней д?вушки, или Она талью 25 л?тн. мущины. Евпр. дуется и очень мила, съ Анеткою бранюсь; надо?ла! еще комисіи: пришли мн? рукописную мою книгу, да портретъ Чадаева, да перстень мн? грустно безъ него; рискни — съ Михайломъ. Над?юсь что разбойники тебя не ограбили. NB. Какъ можно ?здить безъ оружія! Это и въ Азіи не делается.
Что Он?гинъ? перем?ни стихъ Звонокъ раздался. Поставь: Швейцара мимо онъ стр?лой. Въ Разг. посл? Искалъ вниманье красоты нужно непрем?нно:

Глаза прелестные читали
Меня съ улыбкою любви,
Уста волшебныя шептали
Мн? звуки сладкіе мои —

Незабудь Фонъ-Визина писать Фонвизинъ. Что онъ за Нехристъ? онъ руской, изъ перерускихъ руской. Зд?сь слышно будто Губернаторъ приглашаетъ меня во Псковъ. Если не получу особеннаго повел?нія, в?рно я не тронусь съ м?ста. Разв? выгонятъ меня Отецъ и Мать. Впроччемъ я всего ожидаю. Однако поговори, заступникъ мой, съ Ж. и съ Кар. Я не прошу отъ правительства полу-милостей; это было бы полу-м?ра, и самая жалкая. Пусть оставятъ меня такъ, пока Царь не р?шитъ моей участи. Зная его твердость, и если угодно, упрямство, я бы не над?ялся на перемену судьбы моей, но со мной онъ поступилъ не только строго, но и несправедливо. Не над?ясь на его снисхожденіе — над?юсь на справедливость его. Какъ бы то ни было не желаю быть въ П. Б. и в?рно нога моя дома ужъ не будетъ. Сестру цалую очень. Друзей моихъ также — тебя въ особенности. Стиховъ, стиховъ, стиховъ! Conversations de Byron! Walter Scott! это пища души. Знаешь ли мои занятія? до об?да пишу записки, об?даю поздно; пос. об. ?зжу верьхомъ, вечеромъ слушаю сказки — и вознаграждаю т?мъ недостатки проклятаго своего воспитанія. Что за прелесть эти сказки! каждая есть поэма! ахъ! боже мой, чуть незабылъ! вотъ теб? задача: историческое, сухое изв?стіе о Сеньк? Разин?, единственномъ поэтическомъ лиц? Рус. Ист. —
Прощай, моя радость. Чтожъ чухонка Баратынскаго? я жду.

На обороте: Его Благородію Милостивому Государю Льву Серг?евичу Пушкину. Въ С.-Петербургъ. У [Измайловскаго] Обухова моста въ дом? Полторацкаго.

¹ Л.С. Пушкину (стр. 96—97). Впервые напечатано в «Материалах» Анненкова, изд. 1855 г., ст. 121, 238 и 241 (отрывки) и в «Библ. Зап.» 1858 г., т. I, ст. 45—46; подлинник (на бумаге вод. зн. 1823) — в рукописи б. Румянц. Музея № 1254.

— В изданиях П.А. Ефремова (т. VII, стр. 124—126), П.О. Морозова (т. VIII, стр. 74—75) и в Академич. издании Переписки (т. I, стр. 139—141) письмо это датировано «концом октября»; мы изменяем эту дату на «первую половину ноября», так как: 1) оно писано уже после отъезда из Михайловского О.С. Пушкиной, с которою Пушкин послал брату письмо № 103 и которой в письме № 105 передает поцелуй; 2) Л.С. Пушкин уехал из Михайловского после того, как поэт написал письмо к губернатору (№ 101); 3) поручая брату поговорить с Жуковским, Пушкин не имел еще письма последнего от середины ноября и в письме № 105 поручал брату успокоить Жуковского на свой счет; 4) приказчик Михайло был еще в Петербурге и приехал в конце ноября — начале декабря (см. письмо № 110).

— Под «Немецкой критикой» «Кавказского Пленника» Пушкин, быть может, разумеет упоминание об этой поэме, содержавшееся в краткой заметке о Пушкине, помещенной в книге: «Poetische Erzeugnisse der Russen. Ein Versuch von Karl Friedrich von der Borg, nebst einem Anhange biographischer und literaturhistorischer Notizen», Riga und Dorpat, 2 В., 1823.

— Греч — Николай Иванович, издатель «Сына Отечества».

— Слёнин — книгопродавец, с которым у Пушкина установились связи еще с 1820 г., когда он купил у него издание «Руслана и Людмилы» (см. выше, стр. 244 и др.).

— «Талия» — альманах «Русская Талия, подарок любителям и любительницам Отечественного Театра на 1825 г., издал Фаддей Булгарин», С.-Пб., в тип. Греча, 1825 г.; описание и перечень его содержания см. в «Русск. Арх.» 1882 г., кн. II, стр. 256—257; произведений Пушкина в «Талии» не было. Талия — мифологическая Муза комедии.

— Евпраксия — вторая, а Анетка — старшая дочери П.А. Осиповой. — Е.Н. Вульф, называвшаяся в семье Зизи, Зина или Euphrosine, — впоследствии, с 1831 г., — бар. Вревская (род. 1809, ум. 1883), жена товарища Льва Пушкина по Университетскому Благородному Пансиону — барона Бориса Александровича Вревского. Ей посвящены стихотворения Пушкина «Если жизнь тебя обманет» (1825) и «Зине» (1826). Пушкин сохранял к ней всегда чувства искренней дружбы. — Анненков очень метко и верно характеризует сестер Вульф. «Две старшие дочери г-жи Осиповой от первого мужа, Анна и Евпраксия Николаевны Вульф, составляли два противоположные типа, отражение которых в Татьяне и Ольге «Онегина» не подлежит сомнению, хотя последние уже не носят на себе, по действию творческой силы, ни малейшего признака портретов с натуры, а возведены в общие типы русских женщин той эпохи. По отношению к Пушкину Анна Николаевна представляла, как и Татьяна по отношению к Онегину, полное самоотвержение и привязанность, которые ни от чего устать и ослабеть не могли, между тем, как сестра ее, воздушная Евпраксия. — как отзывался о ней сам поэт, — представляла совсем другой тип. Она пользовалась жизнию очень просто, повидимому ничего не искала в ней, кроме минутных удовольствий, и постоянно отворачивалась от романтических ухаживаний за собой и комплиментов, словно ждала чего-либо более серьезного и дельного от судьбы. Многие называли «кокетством» все эти приемы, но, кокетство или нет, — манера, во всяком случае, была замечательно-умного свойства. Вышло то, что обыкновенно выходит в таких случаях: на долю энтузиазма и самоотвержения пришлись суровые уроки, часто злое, отталкивающее слово, которое только изредка выкупалось счастливыми минутами и доверия и признательности, — между тем как равнодушию оставалась лучшая доля постоянного внимания, неизменной ласки, тонкого и льстивого ухаживания. — Евпраксия Николаевна (в семействе ее просто звали «Зина») была душой веселого общества, собиравшегося по временам в Тригорском: она играла перед ним арии Россини, мастерски варила жженку и являлась первая во всех предприятиях по части удовольствий... Анна Николаевна... отличалась быстротой и находчивостью своих ответов, что было нелегкое дело в виду Михайловского изгнанника, отличавшегося еще в разговорах прямотой и смелостью выражений. Одно время полагали, что Пушкин неравнодушен к Евпраксия Николаевне. Как мало горечи осталось затем в воспоминаниях обделенной сестры от этой эпохи, свидетельствуют ее слова в письме к супруге Александра Сергеевича, уже в 1831 году. Когда та, говоря о старых знакомых своего мужа, шутливо намекнула на бывшую привязанность поэта к «полу-воздушной» деве гор — Евпраксии Николаевне, — вот что отвечала ей Анна Николаевна: «Как вздумалось вам, пишет она по-французски: ревновать мою сестру, дорогой друг мой? Если бы даже муж ваш и действительно любил сестру, как вам угодно непременно думать, — настоящая минута не смывает ли все прошлое, которое теперь становится тению, вызываемой одним воображением и оставляющей после себя менее следов, чем сон. Но вы — вы владеете действительностью, и все будущее перед вами». Деликатнее отклонить вопрос и выразить свое собственное чувство — кажется, трудно» («Пушкин в Александр. эпоху», стр. 279—281). — Об отношениях Пушкина к Епраксии Вульф см. еще у М.Л. Гофмана в его примечаниях к Дневнику А.Н. Вульфа — «Пушк. и его совр.», вып. XXI — XXII, стр. 224—227; об Анне Николаевне — см. там же, стр. 208 и др.

— Талию Евпраксии Вульф Пушкин вспомянул и в «Евгении Онегине» (гл. 5, стр. — XXXII):
... За ним — строй рюмок узких, длинных,
Подобных талии твоей,
Зизи, кристалл души моей,
Предмет стихов моих невинных,
Любви приманчивый фиал, —
Ты, от кого я пьян бывал...

— Какой портрет П.Я. Чаадаева просил прислать Пушкин, — нам неизвестно; ни гравюры, ни литографии Чаадаева тогда еще не было.

— Перстень Пушкина, — вероятно, тот самый перстень с еврейской надписью, который в 1824 г. был подарен Пушкину гр. Е.К. Воронцовой; по смерти поэта его взял себе Жуковский, а сын последнего, уже в 1870-х гг., подарил его И.С. Тургеневу, по кончине коего он был подарен Полиною Виардо в Пушкинский Музей Александровского Лицея; перстень этот пропал, с него была сделана потом копия, но и она исчезла в мартовские дни революции 1917 г., когда здание Лицея подверглось разгрому; с ним Пушкин изображен на портрете Тропинина. П. В. Анненков сообщает, что Пушкин верил в таинственную силу перстня-талисмана и «по известной склонности своей к суеверию, соединял даже талант свой с участью этого перстня, бережно им хранимого» («Материалы для биографии», стр. 171); ср. стих. Пушкина (1827 г.) «Талисман», конец письма Пушкина к В.П. Зубкову от 1 декабря 1826 г. и статью В.П. Гаевского: «Перстень Пушкина по новейшим исследованиям» («Вестн. Европы» 1888 г., февр., стр. 521—537).

— Михайло — Михаил Иванович Калашников, «дворовый Пушкиных человек»; см. выше, стр. 360.

— Поправка — «Звонок раздался» — относится к XXVIII строфе 1-й гл. «Евгения Онегина».

— Разг[овор] — «Разговор книгопродавца с поэтом», имеющий автобиографическое значение; написанный в Михайловском 26 сентября 1824 г., он был напечатан, в виде предисловия, при отдельном издании 1-й главы «Евгения Онегина» 1825 г.

— Указание на Фонвизина касается стихов:
«Сатиры смелый властелин,
Блистал Фонвизин, друг свободы»
— из XVIII строфы 1-й главы «Евгения Онегина».

— Губернатор — Б.А. Адеркас; по свидетельству Анненкова, Пушкин действительно, около этого времени «официально был вызван в Псков для исполнения опущенной им формальности, которую ему, однако же, строго рекомендовали в Одессе, — именно для представления своей особы местному губернскому начальству. Осталось предание в этом городе, что он тогда же являлся на базары и в частные домы, к изумлению обывателей, — в мужицком костюме. Может быть, он изучал народный говор и склад мыслей, так как это теперь становилось ему необходимо узнать поближе из чисто-художественных целей» («Пушкин в Александр. эпоху», стр. 276).

— Ж. и Кар. — Жуковский и Н.М. Карамзин; последний на этот раз участия в деле Пушкина не принимал; о хлопотах Жуковского см. выше, № 102 и примечания, стр. 358—359.

— Быть может в связи с настроением Пушкина в это тяжелое время и с его словами: «не желаю быть в Петербурге и верно нога моя дома уж не будет» стоит черновой набросок стихотворения: «Презрев и шопот укоризны», в котором ясно говорится о созревшем решении бежать «в чужбину, прах отчизны с дорожных отряхнув одежд». — 22 ноября П.А. Осипова ясно намекала Жуковскому, что Пушкин хочет уехать за границу (см. выше, стр. 359); ср. в статье М.А. Павловского: «Тоска по чужбине у Пушкина» — «Голос Минувшего» 1916 г., № 1, стр. 40 и след.

— Посылая особенный поцелуй сестре, Пушкин, быть может, хотел подчеркнуть, как он был благодарен ей за сочувствие, которое она принимала в нем по случаю его ссоры с отцом. Об этом сочувствии знал и кн. П.А. Вяземский, который именно в это время писал ей из Москвы или Остафьева: «Убедительно прошу вас написать вашему брату... и умолять его сделать миролюбивые шаги по отношению к вашему отцу, заставив его понять, что этот мир необходим для вашего спокойствия. Кроме того, я опасаюсь для него того впечатления, которое может произвести в свете и в уме самого императора его ссора с родителями. Мы живем в такое время, когда все становится известным; у брата вашего есть враги, — они не преминут обрисовать его в глазах императора человеком, который восстал против всех законов божеских и человеческих, который не выносит ни малейшего ограничения, из которого получится дурной гражданин, так как он — дурной сын. Я много раз говорил с вашим братом на эту тему, но всегда без успеха: вам известна его преувеличенная раздражительность. Но я настаиваю на том, что неприлично и дико сыну быть в ссоре с отцом. Зачем же тогда иметь ум, как не для того, чтобы становиться выше мелких житейских неприятностей? Во-всяком случае, если хорошо быть великодушным по отношению к тем, на которых мы имеем поводы жаловаться, то не во много ли раз более прекрасно быть таковым по отношению к своему отцу, если он, действительно, может быть в чем-либо виноват перед своим сыном» (Б. Л. Модзалевский, Поездка в Тригорское — «Пушк. и его соврем.», вып. I, стр. 79—80.)

— Книги, которые Пушкин просил брата прислать ему, сохранились в его библиотеке: это 1) «Conversations of Lord Byron: noted during a residence with his lordship at Pisa in the years 1821 and 1822. By Thomas Medwin... A New edition. London. 1825, в 2 томах (в 1821 г. в Париже были изданы под заглавием «Journal of the conversations of Lord Byron» и тогда же появилось два французских издания, из которых одно называлось: «Conversations de lord Byron ou m?morial d’un s?jour ? Pise aupr?s de lord Byron, contenant des anecdotes curieuses sur le noble lord»; см. ниже, в письмах № 122 и 127, повторение просьбы о присылке «Разговоров» Байрона), и 2) несколько исторических романов Вальтер Скотта в изданиях на английском языке и в переводах на французский (Б.Л. Модзалевский, Библиотека Пушкина, С.-ПБ. 1910, стр. 285, 332—333).

— Сохранилась заметка Пушкина о романах В. Скотта, относящаяся к этому же приблизительно времени: «Главная прелесть романов W. Scott состоит в том» и т. д. (см. сб. «Атеней», кн. I—II, 1924, стр. 5—6 и 13—14).

— «Несколько раз принимался я за ежедневные записки и всегда отступался из лености. В 1821 году начал я мою биографию и несколько лет сряду занимался ею. В конце 1825 г., при открытии несчастного заговора, я принужден был сжечь свои тетради, которые могли замешать имена многих, а может быть и умножить число жертв. Не могу не пожалеть о их потере: я в них говорил о людях, которые после сделались историческими лицами, с откровенностию дружбы или короткого знакомства»: так, вновь начиная свои Записки в 1830 г., определял Пушкин содержание и характер тех записок, которые продолжал писать в Михайловском в 1824 г. (ср. в письме к брату № 106); из этих Записок случайно сохранился только один листок с датой 19 ноября 1824 г., передающий рассказ о посещении Пушкиным в 1817 г. его двоюродного деда П.А. Ганнибала (род. 1742, ум. 1822). Ср. Дневник Пушкина, изд. под нашею редакцией, Пгр. 1923, стр. II — III.

— Сказки Пушкин слушал, конечно, от своей няни, Арины Родионовны; она была уроженка другой Ганнибаловской вотчины — села Кобрина, около нынешней, тогда еще не существовавшей Гатчины, в 1799 г. получила, вместе со своими двумя сыновьями и двумя дочерьми, «вольную», но не пожелала ею воспользоваться и осталась в семье Пушкиных, выняньчила Ольгу Сергеевну Пушкину (в доме которой, в Петербурге, и скончалась в 1829 г.), затем поэта, а, наконец, и его брата Льва. По рассказу Вульф-Осиповых, няня Пушкина была «старушка чрезвычайно почтенная, лицом полная, вся седая». Анненков дает очень живую ее характеристику: «Соединение добродушия и ворчливости, нежного расположения к молодежи с притворною строгостью оставили в сердце Пушкина неизгладимое воспоминание. Он любил ее родственною, неизменною любовью и в годы возмужалости и славы беседовал с нею по целым часам. Это объясняется еще и другим важным достоинством Ирины Родионовны: весь сказочный русский мир был ей известен, как нельзя короче, и передавала она его чрезвычайно оригинально. Поговорки, пословицы, присказки не сходили у нее с языка... В числе писем к Пушкину почти от всех знаменитостей русского общества находятся и записки от старой няни, которые он берег наравне с первыми»... О ее большой любви к Пушкину свидетельствуют эти ее письма к нему, писанные под ее диктовку — сама она была неграмотная (см. Акад. изд. Переписки Пушкина, т. II), а о привязанности к ней поэта — стихотворения, ей посвященные, и закрепление ее образа в лице няни Татьяны Лариной, няни молодого Дубровского и др. (см. статью Н.О. Лернера в сборн. «Пушк. и его совр.», вып. VII, стр. 68—72). В письме к жене от 25 сентября 1835 г. Пушкин с грустною нежностью вспомнил свою няню. В стихотворении «Зимний вечер» он называл ее «доброю подружкою» своей «бедной юности» (ср. «Евгений Онегин», гл. 4, строфа XXXV). В тетради Пушкина, ныне хранящейся в б. Румянц. Музее за № 2368, сказки, записанные Пушкиным со слов няни, занимают лл. 38—52 об. (всего 7 сказок), а лл. 52 об — 50 об. заняты записями народных песен, в том числе и песен о Стеньке Разине (Пушкин и здесь, как в письме, пишет не Стенька, а Сенька). Позже Пушкин сочинил, в подражание народным, 3 песни о Разине, которые хотел напечатать в «Северных Цветах на 1828 г.,» для чего они 22 июля 1827 г. были представлены им на цензуру Бенкендорфу, но вернулись к Пушкину 22 августа с сообщением мнения Николая I, что «Песни о Стеньке Разине, при всем поэтическом своем достоинстве, по содержанию своему неприличны к напечатанию; сверх того, церковь проклинает Разина, равно как и Пугачева». Эти три песни о Разине и подали повод к распространению слуха, что «Пушкин написал много нового, — между прочим поэму Стенька Разин», — как писал Языков брату 7 марта 1828 г. из Дерпта («Языковский Архив», вып. 1-й, стр. 358); в 1836 г. Пушкин, делая для французского писателя Лёве-Веймарса переводы народных русских песен, перевел и одну песню о Разине («У нас то было, братцы, на тихом Дону»). Л.Н. Майков, отмечая, что Н. Н. Раевский также интересовался личностью Разина (ср. «Архив Раевских», т. II, стр. 190), замечает; «Таким образом, народные волнения Поволжского степного края представляли для обоих друзей любопытную историческую задачу. Можно не сомневаться, что начало их общего интереса к этому предмету восходит ко времени их совместного путешествия по южным степям, когда в казачьих песнях им случалось подмечать явные признаки сочувствия к своевольному атаману гулящих шаек. Конечно, в тех же ранних впечатлениях коренится зародыш позднейшей мысли Пушкина заняться изучением Пугачевщины» («Пушкин», С.-Пб. 1899, стр. 154; ср. выше, в письме № 103, просьбу прислать «Жизнь Емельки Пугачева»).

— Неизвестно, исполнил ли Л. С. Пушкин просьбу брата подыскать ему «историческое сухое известие» о Разине, но в библиотеке Пушкина сохранился экземпляр редкого Парижского издания: «Relation des particularit?s de la rebellion de Stenko-Razin contre le grand Duc de Moscovie», 1672 г. Поэт приобрел его, впрочем, уже после издания «Пугачевского бунта», при работах над коим он пользовался экземпляром А.С. Норова (Б.Л. Модзалевский, Библиотека Пушкина, С.-Пб. 1910, стр. XVI и 319—320).

— «Эда — Финляндская повесть» Боратынского; отрывки из нее появились в «Мнемозине» 1825 г., в «Полярной Звезде на 1825 г.» и в «Московском Телеграфе» 1825 г.; отдельно же она издана была в 1826 г. — Пушкин в шутку называет ее «Чухонкой»; о ней справлялся он неоднократно позже (см. письма № 106, 110, 111, 115 и др.), а прочтя ее, писал Боратынскому (1826):
Стих каждый повести твоей
Звучит и блещет, как червонец,
Твоя чухоночка, ей-ей,
Гречанок Байрона милей,
А твой зоил — прямой чухонец.
В письме к бар. Дельвигу от 20 февраля 1826 г. он тоже восторгался повестью Боратынского.