Пушкин Александр Сергеевич

Рисунки и портреты персонажей, сделанные великим поэтом

 
   
 
Главная > Переписка > Предисловие > Вестника Европы

Предисловие. Страница 7

Пушкин

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10

«Письма Пушкина представляют двоякого рода ценность», читаем в отзыве об Академическом издании «Вестника Европы» (1908 г., № 6, стр. 828): «как одно из величайших созданий Пушкинского гения и как первоклассный материал для биографии Пушкина, для уяснения его жизни и духовного развития. При всей изумительной красоте языка, слово почти не чувствуется в этих письмах; из тяжелой, грубой ткани, которою мы одеваем нашу мысль и чувство, чтобы передать их другому, оно в письмах Пушкина превратилось в воздушную, прозрачную оболочку, оно ничего не скрывает и не ослабляет, — оно лишь молниеносно освещает предметы. В этих письмах, так сказать, совсем, нет литературы; это животрепещущие переживания — и какие! — переживания огненного, божественно свободного духа, непосредственные, как у ребенка, и в то же время сочетающие пламенную страстность с величайшей ясностью и глубиной сознания. И при этом — какая меткость взгляда, какая нежность чувства, какой глубокий покой при всей стремительности отдельных переживаний! Здесь воочию видишь то, что иначе можно понять, только охватив мыслью всё творчество Пушкина: дивную соразмерность его душевных сил, безотчетно превращавшую все диссонансы в гармонию. Без писем своих Пушкин был бы для нас не менее велик, но письма помогают нам лучше узнать его».1

По поводу выхода в свет III тома Академического издания Переписки В.Я. Брюсов писал:2 «Всеми признано, что письма Пушкина замечательны не менее его художественных произведений. Свои письма Пушкин писал очень старательно, часто набрасывая их сначала начерно; кроме того, он в поразительной степени обладал способностью применяться к тону своего собеседника-корреспондента, так что к Соболевскому, напр., он писал другим языком, чем к Нащокину, и уже совсем иначе, чем к Погодину; еще по-другому он писал к своим друзьям, кн. Вяземскому, Дельвигу и т. д. К этому присоединяется удивительная меткость языка Пушкина, его умение в немногих словах сказать о самой сущности вопроса, притом сказать живо и ярко, и неистощимость его ума, рассыпавшего даже в случайных записках блестки тонких соображений и острых замечаний.3

С другой стороны, по тому же поводу, один из первых и наиболее глубоких знатоков Пушкина П.И. Бартенев писал: «В трех томах Переписки Пушкина наш поэт, наша отрада, — святая искра, выбитая из груди России нашествием Европы, выразился вполне, точно как будто перед нами его рабочий стол, и мы можем следить за его письменными занятиями. И в переписке своей, как в своих художественных произведениях, он необыкновенно привлекателен: такая быстрота ответов, такое тонкое уменье приноровиться к характеру писавшего и сказать ему что-либо любезное и ободрительное. Трудно оторваться от чтения писем его к супруге... Он сам, как видно, сознавал всю ценность своих супружеских поверений, и в одном письме требует от Натальи Николаевны, чтобы она никому не давала списывать его письма» и т.д.4

Приведем еще мнение известного поэта и большого знатока Пушкина Б.А. Садовского. Он считал, что «письма Пушкина — явление в мировой литературе единственное и небывалое. В них, по его словам, — вся натура поэта — высокопрямодушная, благородная и прекрасная. Прежде всего сказывается в письмах безграничная его доброта... Отличительная черта характера Пушкина, по наблюдению Б.А. Садовского, — «его невинное, можно сказать — лучезарное простодушие, — черта истинно-гениальных натур. При всем необъятном уме своем Пушкин добр, нежен и доверчив как ребенок».5

Наконец, особенного внимания заслуживает, по широте поставленного в ней вопроса, недавняя статья Г. Винокура в его книге «Культура языка. Очерки лингвистической технологии»: «Пушкин-прозаик»,6 — ставящая письма Пушкина в прямую связь с его художественной прозой. Указывая на простоту Пушкинской прозы, автор справедливо полагает, что до этой простоты поэт дошел не легко. «Если в стихах своих он — завершитель богатых традиций прошлого века, канонизатор, давший устойчивую, классическую форму, — то к прозе Пушкин пришел путями безвестными, дорогами окольными: учителей, наличных традиций на них он не повстречал. В прозе ему пришлось начинать с начала, и подходил он к этому делу с опаской, с мучительными сомнениями»; вопрос о прозе был для Пушкина прежде всего вопросом стилистической культуры, вопросом школы и уменья, а не натуралистического подражания речи «московской просвирни» и т. под. «Всем известно, какую громадную работу проделал Пушкин прежде, чем взялся за прозу. Но дело свое он во всяком случае сделал. Он оставил нам прозу пленительную и совершенную, но тайну мастерства своего унес с собой: проза эта загадочна, непонятна и до сих пор ни с какой стороны еще не уяснена». «Каком чудом превратилась обыденная, прагматическая речь московской просвирни в изваянную форму «Арапа Петра Великого» или «Капитанской Дочки»? Как «язык быта превратился под его пером в язык литературный», задает вопросы автор, — и отвечает, что до этой формы дошел он, между прочим, и через эпистолярные свои опыты, через свои письма. «Если не до конца, то во многом» изучение писем Пушкина и их стиля помогает ответить на поставленные вопросы. «Давно уже признано, — пишет Г. Винокур, — «что письма Пушкина имеют для нас значение не только биографических документов, личного архива поэта, но также несомненную и большую литературную ценность. Да и сам Пушкин относился к переписке своей с приемами заправского профессионала-литератора: в этом убеждает нас хотя бы большое количество сохранившихся его эпистолярных черновиков. Длинный ряд отзывов о письмах Пушкина, на протяжении целого столетия, характеризует их как факт словесного искусства. И если не до конца бываешь уверен в искренности современного нам писателя, заявляющего: «Говоря о «Капитанской Дочке» как о совершеннейшей прозе Пушкина, мы колеблемся — не следует ли на первое место поставить его письма»7, — если можно предположить, что подобный отзыв есть лишь следствие обычного в наши дни пиэтета к Пушкину, — то разве не показательно, что иные из Пушкинских современников склонны были благодарить поэта за письмо, словно как за присылку новых стихов?....

Пушкин работал над своими письмами как над художественной вещью. Письма для него были равносильны «литературному факту», — и далее автор сопоставляет описательное письмо Пушкина к брату от 24 сентября 1820 г. с началом «Путешествия в Арзрум», находя в приемах первого — эмбрион второго. В письме к Дельвигу от середины декабря 1824 г. он видит некоторые уже чисто-новеллистические черты, в некоторых деталях — какой-то остов чисто сюжетной схемы; в более поздних письмах Пушкина (1834—1836) присутствуют уже мотивы чисто-бытового содержания, напоминающие его table-talk, вставленные в оправу той своеобразной causerie, какую составляют почти все письма поэта к жене, стиля домашнего разговора; критические и политические статьи, задолго до того, как он стал работать в «Московском Телеграфе», в «Литературной Газете», — писались Пушкиным в форме писем своим друзьям и сверстникам; и историю пытался Пушкин писать первоначально все в той же эпистолярной форме... «Письма Пушкина — это настоящая прозаическая лаборатория, в которой «простонародное наречие» доводится до степени литературного языка. Связь Пушкинского эпистолярного стиля с его прозой видна невооруженным глазом, ощущается наощупь. Именно отсюда, читаем далее, объясняется эта манера «свободного разговора», которую отмечает, как характерную особенность Пушкинской прозы, и Б.М. Эйхенбаум;8 отсюда же тот своеобразный «деловой стиль», без «воздуха и глубины», эта сухость, преднамеренная скупость изложения, резко бьющая в глаза в Пушкинской прозе.

Сколько-нибудь внимательный специальный анализ переписки Пушкина в сравнении с его повестями сумеет вскрыть эту внутреннюю зависимость до конца», говорит автор и, как один из примеров, сравнивает письма Пушкина с отрывками из его неоконченного «Романа в письмах», справедливо находя, что, за исключением, может быть, двух писем Владимира, все остальные письма из этого незаконченного романа в стилистическом и композиционном отношении всецело совпадают с реальными Пушкинскими письмами, — отличающимися удивительною лаконичностью, скупостью изложения, небольшим сжатым размером, гармоничною краткостью, закругленностью, крайнею тематическою насыщенностью, необыкновенною стройностью построения и т.д. Свой этюд автор заключает следующею тирадою: «Читая Пушкина, кажется, видишь, как он жжет молнием выжигу из обносков: в один удар тряпье — в золу, и блестит чистый слиток золота». Так передавал свое впечатление от Пушкина Брюллов. Сколько же нужно было Пушкину выжечь бытового, житейского тряпья, обносков, прежде, чем показались первые золотые блестки его прозаического стиля. Сколько мудрого, культурного труда вложено в этот эпистолярный путь от послеобеденной болтовни с приятелем к высокому художественному строю «Пиковой Дамы», к благородной классической простоте «Дубровского» или «Капитанской Дочки». Такая простота есть действительно культурное достижение; о ней легко кричать на литературных перекрестках, но для того, чтобы создать ее, нужен действительно Пушкинский гений, давший нам незабываемый пример культурной работы над словом, великолепным памятником которой остается его переписка».9

Мы намеренно остановились на всех этих отзывах многочисленных ученых, критиков, писателей и пушкинистов: все они вместе с достаточной полнотой и с разных точек зрения освещают всё великое значение писем Пушкина и дают всестороннюю их оценку.

В письмах своих наш великий писатель является таким же «делателем», таким же творцом, каким он признается и в других областях литературы. К эпистолярному жанру относился он с тою же серьезностью, с какою смотрел на всё, что ему приходилось делать. Обрабатывая, шлифуя с неутомимостью, с лихорадочною поспешностью поэтический язык наш и усовершенствуя все виды и формы поэтических произведений, давая образцы прозы в бытовом и историческом романе, в рассказе и повести, в литературной критике и рецензии, в историческом исследовании, в полемических статьях, в мелких заметках, в дневнике и мемуарах, — он не мог оставить без внимания и эпистолярный русский стиль. Еще в 1824 г., в статье о причинах, замедливших ход нашей словесности, он жаловался: «Проза наша еще так мало обработана, что даже в простой переписке мы принуждены создавать обороты для понятий самых обыкновенных, и леность наша охотнее выражается на языке чужом, коего механические формы давно уже готовы и всем известны»...10


1 Курсив наш.
2 «Русская Мысль» 1912 г., март, отд. «В России и за границей», стр. 17—18.
3 Далее Брюсов высказал суждение (ib., стр. 18) о том, что без примечаний все издание переписки Пушкина теряет половину своего значения.
4 «Руск. Арх.» 1912 г., № 1, 1 и 2 обл.
5 «Современник» 1912 г., № 8, стр. 309, 310. Проф. Н.Н. Фатов в своем «научно-популярном» очерке: «Пушкин» (Гос. изд. М. 1921), касаясь. писем Пушкина, говорит, что они «полны глубокого, захватывающего интереса. В них бездна ума, остроумия, ценнейших мыслей; читаются они как самый увлекательный роман» (стр. 63).
6 На эту статью автору любезно указал Б.В. Томашевский, когда настоящее Предисловие было уже написано.
7 М.Л. Гофман, «Капитанская Дочка» — Соч. Пушкина, под ред. Венгерова, т. IV, стр. 355.
8 Б. Эйхенбаум, «Сквозь литературу». Лгр. 1924, стр. 166.
9 Г. Винокур, назв. соч., стр. 179—188.
10 Ср. по этому поводу слова самого Пушкина в письме к П.Я. Чаадаеву от 6 июля 1831. г.: «Je vous parlerai la langue de l’Europe — elle m’est plus familiere que la notre».

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10


 
   
 

При перепечатке материалов сайта необходимо размещение ссылки «Пушкин Александр Сергеевич. Сайт поэта и писателя»