1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46

Характерным было прежде всего то, что в своей постановке вопроса о движущих силах борьбы за победу Пушкин даже не упомянул ни царя, ни дворянство, т. е. те силы, которые реакционеры представляли решающими. Но и из числа названных здесь причин победы ясно, что Пушкин отдает преимущество «остервенению народа».

После разгрома движения декабристов, в период николаевской реакции, защита «священной памяти двенадцатого года» остается одной из главнейших тем пушкинского творчества, как тема истинного патриотизма и любви к народу, противопоставленная измышлениям всяческих Видоков, не имеющих отечества. Эта тема проходит у Пушкина и в поэзии, и в прозе, и в публицистике, всюду сохраняя свою острую направленность против лагеря мракобесов, которые стремились принизить значение Отечественной войны, зачеркнуть ее всенародный национально-освободительный характер, вытравить ее славные традиции.

Борьба с официальной трактовкой темы 1812 года проводилась Пушкиным с исключительной последовательностью. Теме Отечественной войны как войны народной посвящены заметки, стихотворения, рецензии, воспоминания разных авторов, помещенные на страницах «Литературной газеты» и особенно на страницах пушкинского «Современника».

Целый цикл стихотворений Пушкина трактует тему 1812 года в связи с современными событиями. Так, в стихотворении «Перед гробницею святой» (1831) главным героем Отечественной войны является не «Александр Благословенный», как утверждала реакционная пресса, а Кутузов —

Кутузов изображается не как ставленник царя, а как национальный герой, как вождь и избранник народа:

Пушкин писал эти строки в период польского восстания. Создавая эти стихи, Пушкин был уверен, что для интервенции в Россию, которую задумали западные державы, польское восстание было лишь предлогом. Отсюда и стихотворение «Клеветникам России» и тревожные строки в письме к Вяземскому в июне 1831 года: «Того и гляди, навяжется на нас Европа» (XIV, 169).

Во всех этих стихах содержится поэтическое обоснование темы Отечественной войны 1812 года как войны народной. Стихотворение «Бородинская годовщина» (1831) дает яркую прогрессивную трактовку Отечественной войны, включая также лозунг борьбы за «вольность» народов:

В 30-е годы, в годы самой глухой, самой мрачной реакции, поставленная Пушкиным тема 1812 года звучала как призыв к подлинному патриотизму в противовес лжепатриотической фразе, прикрывающей презрение ко всему русскому; она звучала как напоминание о великих силах, таящихся в недрах русского народа, способного к борьбе за свободу, чуждого рабскому смирению и покорности. В этом отношении весьма знаменательно послание Пушкина к поэту партизану Денису Давыдову («При посылке "Истории пугачевского бунта"»), в которой сквозь шутливый тон дружеского послания проглядывает понимание общности характера русского солдата с бесстрашным, умным и великодушным Емельяном Пугачевым, презиравшим любые опасности и не знавшим чувства смирения и покорности:

Эта трактовка русского солдата была резко враждебна теории «официальной народности».

Вера в русский народ и любовь к нему были воспитаны в Пушкине в славные годы Отечественной войны; в дальнейшем, под влиянием глубокого изучения народа, его характера, его истории, эти чувства укрепились и определили сущность и направление пушкинского творчества, резко враждебного реакционной теории «православия, самодержавия, народности».

Эта линия отразилась в «Современнике», собственном журнале Пушкина, о котором он давно мечтал и на издание которого получил, наконец, право в 1836 году. Здесь тема 1812 года звучала как одна из главнейших и определявших лицо журнала. В разнообразных материалах о войне, помещавшихся в каждом номере, сквозили противопоставление ушедшей героики Двенадцатого года серым будням николаевской действительности и гордость великим прошлым. Эти идеи были отражены не только в произведениях самого Пушкина, появившихся в «Современнике» («Полководец», отрывок из «Рославлева»), но и в «Записках кавалериста» Н. А. Дуровой и в статье Дениса Давыдова с ее знаменитым заключением: «Еще Россия не подымалась во весь исполинский рост свой, — и горе ее неприятелям, если она когда-нибудь подымется!».

«Современник» с дарственной надписью Пушкина Г. И. Небольсину (1836 г.).

Пушкину приходилось проводить свою линию в «Современнике» в труднейших условиях. Этот журнал вообще не имел права касаться злободневных политических вопросов. Так, потерпела неудачу попытка Пушкина напечатать статью «Александр Радищев», где Пушкин, с одной стороны, выражал восхищение благородством и мужеством великого русского революционера, а с другой — намеренно подчеркнул свои расхождения с ним и даже (уже из явно цензурных соображений) повторил некоторые официальные оценки его взглядов. Несомненно, что главнейшей своей целью Пушкин ставил напомнить русскому обществу о Радищеве, о котором он еще в 1823 году писал Бестужеву: «Как можно в статье о русской словесности забыть Радищева? кого же мы будем помнить?» (XIII, 64). Однако статья была запрещена по распоряжению министра народного просвещения Уварова. По тем же цензурным причинам Пушкин не закончил своего «Путешествия из Москвы в Петербург», которое он писал в 1833—1835 годах и которое в одних случаях в форме полемики с Радищевым, а в других — согласия с ним представляло собой опыт политической декларации по острейшим вопросам современности. Пушкин во многом применял здесь те же приемы, что и в статье «Александр Радищев». Восприятие «Путешествия» усложняется тем, что в центре здесь — образ путешественника-домоседа, наподобие Ивана Петровича Белкина. Однако вместе с тем в «Путешествии» вырисовывается позиция самого Пушкина: хотя он и расходился с Радищевым по существеннейшему вопросу — о крестьянской революции, но соглашался с теми характеристиками бесправного положения и рабства народа, которые нарисовал Радищев, и прямо высказал (особенно в черновиках) свое убеждение в исторической необходимости уничтожения крепостного права.

Письмо Пушкина в Цензурный комитет о возвращении запрещенной к печати статьи «Александр Радищев».

Невозможность прямо высказывать в «Современнике» свои взгляды заставила Пушкина прибегать к методам скрытой и замаскированной полемики, пользуясь случайными, казалось бы, поводами для высказывания своих мыслей и даже для личных признаний. Одним из таких поводов было выступление реакционного литератора М. Е. Лобанова 18 января 1836 года в Российской академии с выпадами против русской литературы и критики, в которых Лобанов видел «некоторый отголосок бесправия и нелепостей, порожденных иностранными писателями». При этом Лобанов имел в виду прогрессивную русскую литературу, утверждая, как это делали обычно реакционеры, что ее вольный дух является якобы лишь результатом влияния иностранных «разрушительных мнений». Особенно решительно вооружился Лобанов против критики, в которой увидел «совершенную безотчетность, бессовестность, наглость и даже буйство». Не названным объектом нападения здесь был Белинский, успевший прослыть «разрушителем авторитетов». Лобанов требовал, чтобы цензура раскрыла «все ухищрения пишущих» и чтобы Академия ей в этом содействовала.

>Пушкин в статье «Мнение М. Е. Лобанова о духе словесности как иностранной, так и отечественной» вскрывает сущность реакционных построений Лобанова. Пушкин реабилитирует русскую критику (фактически Белинского) и восстает против лобановского толкования задач цензуры, утверждая, что ее можно упрекнуть не в «послаблении», а в «совсем противном». Во всей этой полемике Пушкин выступает прежде всего как защитник передовой русской культуры. Пушкин борется против ненавистного ему моралистического дидактизма, за расширение задач и возможностей искусства, за его истинно реалистический смысл. Но, непосредственно борясь с реакционером Лобановым, Пушкин косвенно имеет в виду и более широкое течение: зарождавшиеся в это время теории славянофильства и «официальной народности». Статья «Мнение М. Е. Лобанова...» направлена столько же против Лобанова, сколько против славянофила Шевырева.

Пушкин искал опоры в новых прогрессивных общественных слоях и с интересом к ним приглядывался. Среди этого «незнакомого» ему «младого племени» он сразу отличил Белинского, первые статьи которого были им, несомненно, замечены. Пушкин сумел стать выше личного самолюбия, которое могло быть затронуто ранними отрицательными суждениями Белинского о его повестях и сказках. В 1836 году — «тихонько от наблюдателей», т. е. круга литераторов, объединенных «Московским наблюдателем», с которыми Белинский был во вражде, — Пушкин хотел завязать с ним сношения. Уезжая из Москвы, он оставил у Нащокина экземпляр «Современника» для Белинского и передал свое сожаление, что «с ним не успел увидеться». В «Письме к издателю», напечатанном в «Современнике» от имени некоего «А. Б.» (1837, кн. III), Пушкин сочувственно высказывался о Белинском как о критике, который «обличает талант, подающий большую надежду». В конце 1836 года, после закрытия «Телескопа», где сотрудничал Белинский, Пушкин предполагал пригласить его в свой журнал (что, вероятно, и осуществилось бы, если бы Пушкин остался жив).

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46