1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46

9

Победа реалистического метода в творчестве Пушкина изменила в корне его отношение к одной из наиболее слабо развитых тогда областей художественной литературы — к прозе, развитие которой он считал важной идеологической задачей, выдвигаемой современностью. Расширение социального содержания пушкинских произведений, все более укреплявшиеся тенденции к демократизации его — потребовали и новых форм. Белинский впоследствии писал о связи роста интереса к прозе с требованиями времени: «... в наше время и сам Ювенал писал бы не сатиры, а повести, ибо если есть идеи времени, то есть и формы времени» (II, 203).

Пушкину в начале 20-х годов проза еще не казалась серьезным делом. «Проза почтовая», «проза презренная», «смиренная проза», «унизиться до прозы» — таковы обычные шутливые формулы в пушкинских письмах и стихах. Здесь было кое-что и от традиционного взгляда на принципиальную разность стиха, «языка богов», и прозы, языка обыденных людей. В этом плане дано и противопоставление «огня и льда», «стихов и прозы» в «Евгении Онегине». Но у Пушкина нельзя понимать этот разрыв буквально. Уже к середине 20-х годов Пушкин считает создание новой русской прозы одной из важнейших задач. Русский стих, в основном, был уже создан. Преодолевая романтизм, Пушкин всюду ищет «истинного романтизма», т. е. реализма. Одним из важнейших средств борьбы за него была проза. Уже в 1822 году он дал свое, ставшее классическим, определение: «Точность и краткость — вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат» (XI, 19).

К концу 1824 года Пушкин отчетливо чувствовал перелом в своем творчестве, говоря в третьей главе «Евгения Онегина»:

Лабораторией пушкинской прозы, наряду с дневниками, записями исторических анекдотов, планами, примечаниями к поэмам, были также и его письма.

В художественной форме «письма» было дано и описание путешествия по Крыму. По существу прекрасным образцом прозы является и «Воображаемый разговор с Александром I» — особая форма остроумного, быстрого и эмоционально-гибкого диалога.

Первыми вторжениями прозы в поэму и драму являются реплика в «Разговоре книгопродавца с поэтом» и ряд реалистических сцен «Бориса Годунова» («Палаты патриарха», «Корчма на литовской границе», прозаические реплики в сценах «Москва. Дом Шуйского» и «Царские палаты», сцена «Равнина близ Новгорода-Северского», сцена с юродивым, финальная сцена). Здесь характерна разработка живописного прозаического диалога, вкрапленного в трагедию. Великое значение диалога и для последующей прозы уже в этот период с полной силой понято Пушкиным.

Первым целостно задуманным большим произведением Пушкина в прозе явился «Арап Петра Великого» (начат 31 июля 1827 года).

В одной из своих заметок Пушкин писал: «Вопрос, чья проза лучшая в нашей литературе. Ответ — Карамзина. Это еще похвала не большая...» (XI, 19). В следующем году в письме к Вяземскому он повторил: «... прозу-то не забывай; ты да Карамзин одни владеют ею» (XIII, 57). Но есть все основания думать, что ни тот, ни другой прозаики не удовлетворяли самого Пушкина. Он все более остро чувствовал необходимость сделать равно и художественную и научную прозу орудием выражения новых идей, освободить ее от французских подражаний, от примеси галлицизмов, от напыщенности и вычурности, сблизить ее с языком народа. В 1824 году он констатировал: «... просвещение века требует важных предметов размышления для пищи умов, которые уже не могут довольствоваться блестящими играми воображения и гармонии...; проза наша так еще мало обработана, что даже в простой переписке мы принуждены создавать обороты слов для изъяснения понятий самых обыкновенных...» (XI, 21). Развивая в 1825 году те же мысли в рецензии на предисловие Лемонте к переводу басен Крылова, Пушкин, отдав должное «беспристрастию автора», вынесшему «строгий и справедливый приговор французскому языку», прибавляет, что равнодушие русского «высшего» света к отечественной словесности только лишь способствовало сохранению свежести и простоты русского языка. Ибо во Франции, продолжает Пушкин, вмешательство «придворных» в литературу «напудрило и нарумянило» ее (XI, 33).

Требуя высокой идейности, Пушкин возмущается употреблением прозы «токмо для приятного проявления форм». Он выдвигает как основные требования свои к прозе два момента: «необходимость житейскую» и «выражение нужной мысли» (1827; XI, 60). Вместе с тем художественная проза, как полагал Пушкин, не должна терять ни своей занимательности, ни изящества.

Вопрос о создании русской повести, в те годы еще только начинавшей свой блистательный путь, особенно беспокоит его: «Кстати о повестях: они должны быть непременно существенной частию журнала, как моды у Телеграфа... Они составили первоначальную славу Карамзина; у нас про них еще толкуют» (письмо к М. П. Погодину от 31 августа 1827 года; XIII, 341).

Говоря в своих заметках, письмах о развитии прозы, Пушкин подвергал критической переоценке произведения наиболее известных прозаических писателей. Народность, реализм, «местный колорит» описаний, верность исторических нравов, обычаев, языка эпохи, — вот критерии, с которыми Пушкин подходил к оценке художественного творчества. С этих позиций он вновь резко критиковал свойственное героям французской литературы классицизма «холопское пристрастие к королям» и, говоря об исторических романах Вальтер Скотта, считал их достоинством изображение героев в повседневной жизни. Теоретическим своим высказываниям он следовал и в собственной практике художника. Это был период, когда, по выражению А. А. Бестужева, в русской литературе в качестве реакции на поэзию стоял сплошной крик: «Прозы, прозы! Воды, простой воды!». По свидетельству П. В. Анненкова, Пушкин говорил друзьям: «Бог даст, мы напишем исторический роман, на который и чужие полюбуются». «Арап Петра Великого» явился значительно раньше других русских исторических романов и был первой пробой поэта в новом для него прозаическом роде. Пушкин сам указал исторические источники, на которые он опирался для исторически документального воссоздания эпохи. Им были использованы материалы историка Голикова и историка-декабриста Корниловича. Пушкин избрал центральным историческим героем романа Петра I; в герои романтические Пушкин избрал, в согласии с традицией исторического романа, своего предка. В Михайловском, старой вотчине Ганнибалов, где слагался замысел романа, многое окружавшее подсказывало Пушкину тему о его романтическом прадеде Ганнибале — «петровском арапе». Оставшиеся документы о нем, так же как и устные предания, тщательно изучались Пушкиным. С детства от своей бабки, а позднее и от Арины Родионовны он также слышал немало рассказов о своем предке и его потомках, немало преданий о Пушкиных и Ганнибалах.

Набросав в первой и в начале следующей главы очерк аристократической Франции эпохи Регентства, Пушкин переносит своего героя в Россию.

Встреча с Россией символизирована встречей с Петром. Он дан домашним образом», как и Екатерина, как и Елизавета, в реалистическом, простом диалоге о самых повседневных вещах. Россия показана в процессе развернутого и еще не законченного строительства. «Новорожденная столица» — Петербург — являет «недавнюю победу человеческой воли над супротивлением стихий».

Петровская эпоха показывается Пушкиным «запросто», естественно и живо, «без холопского пристрастия к королям и героям». В этом новое достижение растущего пушкинского реализма. Рисуя в третьей главе «ассамблею» и в четвертой «обед у русского боярина» (именно эти главы Пушкин только и напечатал как «главы из исторического романа»), Пушкин впервые воспроизвел в русском романе, на основании изучения документальных источников, поэтические картины русской старины, ломаемого Петром быта. На этом фоне рядом с Петром Пушкин впервые выводит и «маленьких», незаметных людей: шутиху Екимовну, с ее умным, красочным, чисто народным языком, и хлопотливую карлицу Ласточку. Это внимание к обиженным жизнью, второстепенным персонажам уже в эту пору предвещает в Пушкине основоположника реалистического изображения «маленьких», «бедных» людей в русской литературе.

Роман Пушкина в дальнейшем, повидимому, должен был складываться из переплетения двух основных линий: романтического вымысла и исторического изображения эпохи. Для уяснения первой любопытно свидетельство А. Н. Вульфа: «Главная завязка этого романа будет... неверность жены... арапа, которая родила ему белого ребенка и за то была посажена в монастырь». Здесь Пушкин оперировал преданиями о тяжелом «семейственном романе». Исторической идеей повести должна была быть мысль о России, преображенной «железной волею Петра» (эпиграф из Н. Языкова, намечавшийся к одной из глав или даже ко всему роману). Петр изображался Пушкиным не так, как впоследствии давали его официозно-патриотические романисты. Вместо сусального лика царя в центре романа должен был стоять образ живого реформатора.

Смыкая обе линии своего романа, Пушкин предполагал ввести в него стрелецкого сына Валериана — «волчонка», отпрыска бунтующей против Петра реакционной стрелецкой стихий. Имея в числе своих исторических предков как сторонников Петра, так и яростных врагов его самодержавного правления, Пушкин в романе, хотел показать столкновение этих обеих движущих сил эпохи.

Особый интерес представляет имеющееся в романе противопоставление двух образов — Ибрагима и Корсакова. Ибрагим был послан Петром «в чужие края, для приобретения сведений, необходимых государству преобразованному». Вопреки уговорам герцога Орлеанского и несмотря на любовь к графине Д., Ибрагим вернулся в Россию. «Россия представлялась Ибрагиму огромной мастеровою... Он почитал и себя обязанным трудиться у собственного станка и старался как можно менее сожалеть об увеселениях...». Иначе вел себя Корсаков: в Париже он потерял всякое национальное достоинство. Приехав в Петербург, он презрительно называл его «варварским» и интересовался только модами да увеселениями. Эта, по словам Гаврилы Ржевского, «заморская обезьяна» так пародирована Екимовной: «... Екимовна схватила крышку с одного блюда, взяла подмышку будто шляпу и начала кривляться, шаркать и кланяться во все стороны, приговаривая: "мусье... мамзель... ассамблея... пардон". Общий и продолжительный хохот снова изъявил удовольствие гостей.

— Ни дать, ни взять — Корсаков, — сказал старый князь Лычков... — А что греха таить? Не он первый, не он последний воротился из Неметчины на святую Русь скоморохом».

Так оценивал Пушкин, наряду с перестройкой России на новый лад, также и всю нелепость подражания иноземному, привычек, которые привозили из «заморских краев» Корсаковы, чуждые созидательному труду русских людей петровской эпохи.

«Арап Петра Великого» остался незаконченным. Белинский прекрасно сказал о нем: «Будь этот роман кончен так же хорошо, как начат, мы имели бы превосходный исторический русский роман, изображающий нравы величайшей эпохи русской истории... Эти семь глав неоконченного романа, из которых одна упредила все исторические романы Загоскина и Лажечникова, неизмеримо выше и лучше всякого исторического русского романа, порознь взятого, и всех их, вместе взятых» (XII, 216).

Отзыв Белинского должен быть дополнен в том отношении, что и по сравнению с западноевропейским историческим романом «Арап Петра Великого» представляет уже существенно новое: в нем мы не встретим недостатков, характерных для романов Вальтер Скотта, — длиннот и усложненных подступов к материалу, утомительных описаний, сюжетных повторений и общей растянутости. Краткий и яркий, он закладывает начало русского национального романа.

С темой Петра связана и поэма Пушкина «Полтава» (написана осенью 1828 года, напечатана в 1829 году). В масштабе широкой эпической панорамы ярко раскрывается та же идея созидательно-реформаторской деятельности Петра, которой был проникнут и «Арап Петра Великого». В этом произведении ярко отразилась гордость поэта мощью русского народа, выросшего в суровых испытаниях:

В «Полтаве» ярко сказалось дальнейшее движение Пушкина к народности (в широком смысле) и к народной старине, определившееся еще в «Борисе Годунове». Этот поворот был замечен критикой. Н. Полевой писал, что в «Полтаве» «везде русская душа, русский ум, чего, кажется, не было в такой полноте ни в одной из поэм Пушкина». То же говорил и Ксенофонт Полевой, видевший основу поэмы в «невидимой силе духа русского, которою поэт оживил каждое положение, каждую речь действующих лиц». Он определял «Полтаву» как «совершенно новый род поэзии, извлекаемый из русского взгляда поэта на предметы».

Этот самобытный «русский взгляд» выразился в оценке исторических событий и, главное, в изображении Петра. Пушкинский Петр воплощает Россию — ту «Россию молодую», которая «мужала» с его «гением». В нем собраны черты, взятые из истории и отраженные в народной поэзии: твердость и терпение в бедствиях, прямота, великодушие. Здесь Пушкин еще не поднимается до раскрытия противоречивости Петра, в котором великий реформатор сочетался с «нетерпеливым помещиком» (позднейшие слова Пушкина): его внимание направлено только на историческое значение полтавской эпопеи и роли в ней Петра.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46