1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46

Основная идея стихотворения — о неизбежности торжества свободы — дана в таком широком философском плане, что сама тема об Андрее Шенье как поэте, которого покарала французская революция, приобретает второстепенное значение (в самой трактовке образа Шенье вновь сказались классовые позиции Пушкина, отрицательно относившегося к якобинцам, которые осудили этого французского поэта). О силе исторического оптимизма Пушкина говорит написанная в Михайловской ссылке «Вакхическая песнь», прославляющая человеческий разум, перед которым отступают «ложная мудрость» и силы «тьмы». Мотивы скептицизма, отразившиеся в стихах Пушкина 1823—1824 годов («Свободы сеятель пустынный», «Недвижный страж дремал» и др.), в этот период преодолеваются новым, более зрелым этапом пушкинского мышления. В программном стихотворении «О муза пламенной сатиры» он вновь провозглашает принцип поэзии боевой, сатирической и агитационной.

Смена настроений поэта отражена и в стихотворении «Я помню чудное мгновенье», где говорится о его новом мироощущении:

В стихотворении «19 октября» («Роняет лес багряный свой убор...»), посвященном лицейской годовщине, провозглашается верность вольнолюбивым клятвам юности:

В этот же период — создания «Бориса Годунова» — характерно углубление темы русской истории, русской природы, русского быта и в пушкинской лирике. Сказка «Жених», стихотворение «Зимний вечер» знаменуют обращения к национальным русским темам в их первоисточниках. Белинский, говоря о связи этих стихов с народной песенной стихией, указывал на верность русской жизни и в реалистически точном «Зимнем вечере» и в фантастическом «Женихе». А по поводу последней баллады Белинский говорил (в особенности отмечая сцену сватовства): «Эта баллада и со стороны формы, и со стороны содержания насквозь проникнута русским духом, и о ней в тысячу раз больше, чем о "Руслане и Людмиле", можно сказать:

В эти именно годы Пушкин работает над песнями о Разине и настолько погружается в стиль народной бунтарской песни, что пишет сам свободную вариацию на народные мотивы («Что не конский топ, не людская молвь»). Обращение к народной стихии сказалось и на всем поэтическом языке Пушкина, органически усвоившего элементы и самый принцип народного просторечия; оно сказалось и на самых основах его эстетики, с ее отрицанием «обветшалых украшений» и тяготением к смысловой насыщенности, простоте и точности.

Национально-исторический диапазон пушкинской лирики дополняется обращением к различным культурам человечества.

Пушкин создает ряд антологических стихотворений, впоследствии (в первом собрании стихотворений) объединенных им в цикл «Подражание древним». Это — лирика, где внешний мир дан с чертами точными и конкретными, но не противоречащими античным реалиям (крымская природа у Пушкина). Трактовка античной темы была в этих стихах резко отличной от сентиментально-чувствительной французской поэзии; здесь воссоздавался подлинный дух античности. Новым в поэтике Пушкина было скупое, но четкое применение изобразительных деталей. На этой основе создаются уже в 1821 году такие стихотворения, как «Муза», о котором Белинский писал: «Да, несмотря на счастливые опыты Батюшкова в антологическом роде, таких стихов еще не бывало на Руси до Пушкина» (XI, 382).

«19 октября». Автограф Пушкина (1825 г.).

Далекими от «музейного» или эстетизированного любования древностью, полными идейного смысла были «Подражания Корану» (1824). Смысл обращения к этому памятнику отчасти раскрывается в пушкинских примечаниях, особенно в первом: «"Нечестивые, пишет Магомет (глава Награды), — думают, что Коран есть собрание новой лжи и старых басен". Мнение сих нечестивых, конечно, справедливо; но, несмотря на сие, многие нравственные истины изложены в Коране сильным и поэтическим образом» (II, 1, 358).

Арабскую культуру Пушкин воспринимает прежде всего со стороны ее поэтического своеобразия. Ни здесь, ни в дальнейших обращениях Пушкина к чужому национальному материалу нет стремления к внешней экзотической эффектности. Он и в этих стихах разрабатывает темы, актуальные для современности. Такова тема призвания (в первом стихотворении цикла), которая перекликается с темой поэта в стихотворении «Пророк». Такова тема «воскресшей младости» в девятом стихотворении, где, кстати сказать, тема эта внесена самим Пушкиным в отмену специфически религиозной темы оригинала (посрамление маловерного чудом воскресения). «Подражания Корану» Белинский отнес к числу «чисто пушкинских пьес», проникнутых «насквозь самобытным духом Пушкина» и отличающихся «всем совершенством художественной формы» (XI, 354).

8

В январе 1825 года Пущин, приехавший навестить своего друга в Михайловское, в разговоре с Пушкиным подтвердил его догадки о существовании тайного общества. С этим связаны «пророчества» в «Андрее Шенье» (1825) о скором «падении тирана». Когда до Михайловского дошла весть о смерти Александра I, Пушкин отправился было самовольно в Петербург, может быть, в предвидении возможного переворота, но по неясным причинам повернул обратно. Вполне правдоподобен рассказ современников о заявлении, сделанном Пушкиным при свидании с Николаем I, о том, что, очутись он 14 декабря в Петербурге, то был бы на площади с друзьями.

Восстание 14 декабря, суд, казнь пятерых, каторга ста двадцати «друзей, братьев, товарищей», в том числе Пущина и Кюхельбекера, — все это произвело потрясающее впечатление на Пушкина. В обстановке всеобщего террора поведение его отличалось мужеством и достоинством. Обращаясь в январе 1826 года к посредничеству Жуковского с целью выяснить свое личное положение и заявляя при этом о своем согласии «условливаться» с правительством, он вместе с тем предупреждал своих друзей, чтобы они «не отвечали» и «не ручались» за него. Он писал: «Мое будущее поведение зависит от обстоятельств, от обхождения со мною правительства» (XIII, 257). Только в марте 1826 года Пушкин решился, наконец, возбудить через Жуковского ходатайство о своем освобождении и послал ему официальное письмо, по его выражению — «в треугольной шляпе и в башмаках», т. е. такое, чтобы его можно было показать императору. В этом письме он не отказывался от своего образа мыслей, а только обязывался хранить его при себе и не противоречить безумно «общепринятому порядку и необходимости». Жуковский нашел это письмо «безрассудным». Он писал ему: «Ты ни в чем не замешан — это правда. Но в бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои. Это худой способ подружиться с правительством» (Пушкин, XIII, 265—266, 271).

Действительно, Пушкин далеко еще не «ушел от жандарма», как он сам говорил. Декабристы в своих показаниях часто называли революционные стихи Пушкина в числе источников своего «свободного образа мыслей». Но данных о принадлежности Пушкина к тайному обществу у правительства не было. В середине июля 1826 года в Псковскую губернию был послан полицейский агент Бошняк для «обстоятельного исследования» поведения Пушкина и проверки, не возбуждал ли он крестьян к «вольности». В случае надобности он имел полномочия арестовать его. Но и Бошняк не нашел ничего предосудительного, кроме того, что Пушкин «дружески обходился с крестьянами и брал за руку знакомых, здороваясь с ними».

Не получив, таким образом, улик о том, что Пушкин был замешан в заговоре, Николай решил пойти на коварный ход. Граф Бенкендорф, шеф жандармов, был того мнения, что «если удастся направить... перо и... речи» Пушкина, «то это будет выгодно». Николай принял все это во внимание: новому императору надо было успокоить встревоженное общественное мнение. Продемонстрировав свою «милость» по отношению к поэту, он вместе с тем думал привлечь его на свою сторону.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-29-30-31-32-33-34-35-36-37-38-39-40-41-42-43-44-45-46